Звенит слава в Киеве — Озерецкая Е.
Страница 6 из 24
Звенит слава в Киеве
Глава VII. ВЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
«Ну и народу собралось!» — думал Андрей, с трудом пробираясь сквозь шумную, пёструю толпу.
Подол — торжище Киева — под горой, у самого Днепра, раскинулся так широко, словно бы второй город. У немецких, польских купцов — свои кварталы. Новгородцы построили рубленные из толстых брёвен подворья, с маленькими окошечками и тяжёлыми воротами под пудовыми замками. Мало ли, какие люди шляются?
От скотного рынка доносился рёв животных и тяжкий запах навоза. Оружейный ряд звенел, ровно в колокола били, — покупатели проверяли добротность оружия и кольчуг. А из горшечного слышалось глухое постукивание горшков, мисок да кувшинов под придирчивыми пальцами киевских хозяек. У громадных глиняных корчаг с мёдом да заморским вином толпились мужчины, то же и на житном рынке — закупали пшеницу, горох и ячмень.
А уж там, где арабские купцы с красными бородами заманчиво разложили багдадскую зелёную коду и под цвет ей — бисер, а греческие прельщали разноцветными шелками, стоял такой женский крик, что Андрей не вдруг решился подойти, хоть как раз туда ему было надобно. Просила Анна тайно купить шёлку да бисеру для рукоделия, на подарок сестре-невесте…
Шесть лет пролетело с той поры, как дал Андрей клятву князю. Анне уже восемнадцать, ему самому — двадцать два, и мягкая русая бородка опушила красивое, мужественное лицо. Все его товарищи женаты, у многих ребятишки в теремах кричат, а он вот бобылём живёт. Как жениться, коли не знаешь, куда и сколь надолго уезжать суждено? Да и не пришлась пока ни одна девица по сердцу. Остались в памяти тёмные Предславины глаза…
Андрей тряхнул кудрями, отгоняя тяжкие думы, и решительно окунулся, в суету и гомон шёлковых рядов.
— Что ты так долго-то? — услышал он громкий, нетерпеливый оклик, подходя к княжему двору. — Жду, жду! Купил?
Со всхода [Лестница.] навстречу ему бежала девушка. Кто узнал бы прежнюю озорную, с чернильными пальцами девчонку в этой высокой, стройной, синеглазой красавице с золотисто-рыжими косами, уложенными венцом на гордой голове?
— Купил, купил всё, как наказывала. Вот, возьми… Анна схватила свёрток и, опасливо оглянувшись, потащила Андрея в закуток за толстым деревянным столбом.
— Не ровён час, увидит кто — и пойдут болтать. А какой же будет подарок, коли всем ведомо? Разом до сестрицы дойдёт! — быстро говорила она, развёртывая покупку.
— Ну, как? — улыбнулся Андрей.
— Отменно выбрал! — похвалила Анна. — Ты, Андрей, не хуже меня эти дела понимаешь. Вот хорошо-то твоей жене будет! Скажи-ка мне, когда женим-то тебя?
Андрей молчал. Анна неожиданно бросила шёлк и кульки с бисером прямо на дубовый пол всхода и, подойдя к Андрею вплотную, пытливо заглянула ему в глаза.
— Слышь-ка, давно спросить тебя хочу… болтали девки тогда, ещё до печенежской сечи, что ходил ты к какой-то. Что же сталось с ней?
— Не знаю… — слегка отвернувшись, тихо ответил Андрей.
— Как это — не знаешь? Бросил ты её, что ли?
— Господь с тобой, Ярославна! Не бросил — потерял…
— Потерял? Ну, расскажи мне всё, сейчас же расскажи! Друг я тебе иль нет?
Андрей медленно повёртывал на пальце перстень с Перуном-камнем.
— Тяжело вспоминать про это. Сидел я раз у батюшки твоего, про дела говорили. А тут вестник. И оказалось — печенеги снова напали. — Князь как чуял, когда говорил, что вернутся они к Киеву. Ну, потом началось… помнишь ли ту сечу?
— Как не помнить! Страх-то какой был, господи! Всё кругом Киева горело, народ из округи в городе спасался, эти злодеи тысячами под валами кружили, а уж стрел-то, стрел летело — тучи… Нас-то попрятали, только из оконца глядела я, как наше войско из города вышло… Батюшка впереди ехал, в кольчуге железной, а шлем у него так и горел на солнце. — Анна вздохнула и замолкла, вспоминая.
— Да. Посредине князь поставил варягов-наёмников, справа — киевляне стояли, слева — новгородцы. Всем миром за Русь поднялись. Ох, и злая была сеча… Сколько людей полегло, и не счесть. Весь день бились, до самого заката. А с закатом не стерпели печенеги — побежали.
— А вы за ними погнались!
— Погнались. Далеко гнали по степи. Секирами рубили, в реке топили.
— Батюшку долго ждали мы, матушка извелась вовсе. К полуночи только воротился он.
— Вышло всё по слову его — последним стал тот набег. Разбили врагов дочиста, мало их ушло. Крепко запомнили злодеи, больше не совались!..
— Ох, Андрей, и наших немало полегло. Как женщины кричали, когда на поле бежали мёртвых искать! И сейчас вспоминать больно…
Оба замолчали, думая о тех страшных днях. Анна опомнилась первой. Обернувшись так, что золотые косы чуть не упали с головы, она хлопнула Андрея по плечу:
— А как же та-то, твоя?..
— Говорил тебе — не знаю… На другой день побежал я, как безумный, на то место, звал, кричал, жильё даже её нашёл. Жильё цело, не спалено, — стало быть, печенеги не заходили. А ни её, ни деда — с дедом она жила — и следа нет. Куда ушли, когда — неведомо…
— Так, стало быть, жива?
— Кто скажет?
— Жива, жива! И найдёшь ты её, Андрей! Ты же любишь её, потому не женился, да?
— Не знаю, что отвечать, тебе, Ярославна…
— Да хоть и ничего не говори, и так всё знаю, любишь!
Андрей вздохнул. Пригорюнилась и Анна.
— Все кругом кого-нибудь любят… — тихо сказала она.
— Года такие подошли. Вот и сестрица твоя заневестилась.
— Ох, Андрей, — оживилась Анна, — да это ж такие чудеса с Елизаветой приключились! Ты только подумай! Я ведь ещё совсем маленькой была, когда Гаральд в первый раз к нам приехал с норвежским королём Олафом. В гости тогда Олаф к батюшке с матушкой зван был, а Гаральд ему сводным братом приходился. И сразу стал он на Елизавету заглядываться. Она, однако ж, и смотреть на него в ту пору не захотела. А потом, когда погиб Олаф, приехал опять Гаральд, маленького Мангуса, сына Олафова, к матушке на воспитание привёз и к батюшке нанялся с воинами своими. Тут он к Елизавете посватался, да отказала она — горда больно. И уехал Гаральд славу да богатство завоёвывать, чтоб Елизаветы добиться…
— Где ж побывал он?
— Ох, и не перечтёшь всего! У императора в Царьграде служил, с неверными в Африке дрался, в Иерусалим на поклонение святым местам ездил, богатства накопил видимо-невидимо и престол свой норвежский вернул себе!
— И не забыл Елизавету Ярославну?
— Где там забыл! Он всё время про неё одну думал, для неё песни сочинял, целых шестнадцать песен! Сама греческая императрица Зоя в него влюбилась, отпускать не хотела, а он всё равно ушёл, в Киев воротился! К сестрице снова посватался и золотое ожерелье, что Зоя подарила, ей отдал!
— Теперь-то уж согласилась она!
— Как не согласиться! Столько лет любит, на всё для неё шёл. А песни какие ей поёт! Вот в одной говорится: «Мы видели берега Сицилии и, плавая на быстрых кораблях, искали славы, чтобы заслужить любовь русской красавицы!» Или вот другая: «Увы! Я люблю, а та, которую я люблю, русская девушка, пренебрегает моей любовью!» И всё про неё, про неё! И к каждому слову приговаривает: «Звезда ты моя, Ярославна!»
— И что ж, увезёт он её?
Анна вздохнула.
— Увезёт, конечно. И Анастасия к мужу в Венгрию уедет… Видно, так нам на роду написано. Опустеет наш терем девичий, одна я останусь. Что-то мне суждено? А может, обойдётся, дома замуж выдадут? Больно неохота на чужбине век свой скоротать. Женись, что ли, на мне, Андрей!
— Какая ты мне жена, Ярославна, — засмеялся Андрей, — разве отдадут тебя за меня? Да и сама-то ты не пошла бы…
— Верно, не пошла бы… не такой мне муж нужен…
— Знатный да богатый, да звания царского?
— Разве в этом дело? Пусть хоть и бедный и незнатный, да чтоб любил меня, как Гаральд Елизавету, чтоб ради меня ко мне посватался, а не для родства с князем Киевским…
Андрей молчал. Он знал, что не сбудутся мечты его подружки. Отдаст её князь Ярослав в ту страну, с какой союз будет полезен. Кто с девичьими грёзами считаться станет? Потонут они в жизненной реке, как венок бедной Предславы…