Звенит слава в Киеве — Озерецкая Е.
Страница 23 из 24
Звенит слава в Киеве
Глава XXIV. ЭПИЛОГ
Высокий, дородный, немолодой уж человек, по платью судя — богатый купец, что было мочи колотил в ворота небольшого ладного домика на одной из окраинных улиц Киева. Не сразу откликнулись ему. Однако ж в конце концов появился старик в тёмном платье.
— Почто шумишь, батюшка? — спросил он, открывая калитку.
— Долго больно собираешься! — сердито ответил купец.
— Так ноги-то немолодые, вишь…
— Дома ль хозяин-то?
— Дома, дома, батюшка. Ступай вон наверх. В горенке он там своей…
Окна небольшой низкой комнаты смотрели прямо на Днепр. С горба высокого холма, на который взбегала улица, далеко было видно Заднепровье, разбросанные тут и там сёла, белые паруса вдоль крутых речных поворотов.
У одного из окон, за столом, сидел седой человек с усталыми глазами на моложавом ещё лице. Поднявшись и поклонившись гостю, он вопросительно взглянул на него.
— Аль не узнал? — засмеялся тот.
— Да не припомню что-то… — неуверенно ответил хозяин.
— Эх, Андрей! А с кем ты, почитай, два месяца из Царьграда плыл?
— Фёдор! — ахнул Андрей. — Вот не ждал не гадал! Извини! Переменился ты малость…
— Да и ты не прежний. Чему ж дивиться? Тринадцать лет прошло. Годы — они красы не прибавляют.
— Плаваешь в дальние края по-прежнему?
— А как же? На месте сидеть купцу не с руки. Правда, нынче уж частенько сыновья вместо батьки ходят. Трое их у меня…
— Давно ль в Царьграде был?
— Сейчас воротился. Оттого и пришёл к тебе. Весточку принёс.
— От кого? — удивился Андрей. — Вроде нет у меня там никого.
— Запамятовал ты. Старик один, вовсе уж ветхий, Харитон по имени…
Андрей вздрогнул. Старая, незабытая боль кольнула сердце. Харитон… Маленькое, укрытое кипарисами кладбище на окраине Царьграда, камень с короткой надписью «Предслава»…
— Жив ещё? — тихо спросил он.
— Доживает…
— Что ж передать велел?
— От себя — что уговор ваш помнит, могилку обихаживает, а как помрёт — сыновья то делать станут. На то с них крепкий зарок взят. Об какой могилке речь вёл — не сказывал. Знает, мол, господин.
— Знаю, — обронил Андрей, — буде ещё увидишься — низкий ему поклон от меня…
— Передам, коли встречу. Только уж навряд ли. Еле живой старик-то. А ещё другое дело наказывал. Получил он для тебя писанье из краёв далёких, через много рук шло то послание и долго бродило. Венецианский купец Джузеппе Галеотти то писанье привёз.
— Так Джузеппе стал купцом? — улыбнулся Андрей.
— Стал. И сказывает, с твоего подарка богатеть начал…
— Я рад… Так от кого же письмо то?
— Не ведаю. Харитон говорил — из франкской земли.
— Из Парижа! — вскричал Андрей. — Давай, давай скорее, Фёдор.
— Держи! — И Фёдор Кривой протянул измятый, изрядно запачканный свиток. — А мне, прости, недосуг!
— Обожди, поужинай со мной! Вина выпьем, старину вспомним…
— Другим разом, Андрей. Я ведь ещё и дома не бывал, да и за товаром приглядеть надобно. Прощай…
— Спасибо тебе, Фёдор!
— Не на чем…
После ухода Фёдора Андрей не сразу развернул свиток. Перед глазами его так ясно встали опять константинопольские дни, мучительная боль, пережитая им после рассказа Харитона.
Много воды утекло с той поры. Вот уж двенадцать лет, как нет в живых Ярослава. Пока ещё не сбылись его опасения. Сильна и могуча Русь по-прежнему, но кто знает — надолго ли? Говорят, разумен подрастает у Всеволода маленький Владимир, Мономах по матери. Только, что ему судьба готовит? Сидеть ли ему на столе киевском?
На тяжёлой, полуобломанной уже печати свитка ясно выделялся герб графов де Геменэ.
— Жак, — обрадовался Андрей, — не забыл меня!
Витиеватые буквы были выведены незнакомой Андрею рукой. «Ну да, — вспомнил он, — ведь Жак не умеет писать. Видно, поручил духовнику…»
С трудом принялся Андрей разбирать уже слегка забытые французские слова. Жак передавал привет от всей семьи, в том числе и от Мадлены. Она давно уже замужем, у неё трое детей. У самого Жака—четыре сына, и старшего зовут Андрэ, в честь далёкого русского друга. Став отцом семейства, Жак не посещает больше весёлых кабачков, но знает от младшего брата, что теперь самый модный у молодёжи тот, который содержит Арно — бывший слуга Андрея.
«Наш добрый Генрих скончался в 1060 году, — писал дальше Жак, — и во Франции царствует Филипп I, которого отец приказал короновать ещё в семилетнем возрасте 23 мая 1059 года, в Реймсе. Маленький король присягал на том же евангелии, что и его мать. А когда Генрих умирал, он поручил королеве опекунство над сыном, и Анна подписывала вместе с молодым королём, как раньше с мужем, все бумаги. Однако ж через два года после смерти Генриха королева снова вышла замуж за графа Рауля де Крепи и удалилась в его поместье…»
— Вот так так! — вскрикнул Андрей. — Ай да Анна! Ай да королева! Не пожалела и титула своего королевского! Видно, нрав-то её горячий взял своё!
Рауля де Крепи, графа де Валуа он помнил. Вместе с королём Рауль встречал Анну в Реймсе, и Андрей сразу обратил внимание на его крепкую фигуру, надменное лицо и ястребиное перо на отогнутом поле зелёной шляпы. Граф приходился королю родственником, но особенно подчиняться Генриху был не склонен. Его владения были побольше и побогаче королевских. Королевой же Рауль всегда восхищался и признавал её прекраснейшей женщиной Франции…
— Так значат довелось всё-таки Ярославне и любовь в своей жизни встретить, — задумчиво проговорил Андрей, — не пришлось её сердцу до конца обездоленным прожить… Ну, что ж, дай ей бог счастья. Заслужила она его. Долг свой верно исполнила до конца…
Он снова взял письмо. Жак сообщал дальше, что молодой король сперва был очень недоволен поступком матери, которую нежно любил, но потом примирился с ним, и граф де Крепи с супругой бывают при дворе, хотя и не часто.
«Я шлю моему далёкому другу горячий, братский привет и любовь, — заканчивал письмо Жак, — и не теряю ещё надежды когда-нибудь снова увидеть его в Париже. Ведь недаром Русь и Франция навсегда породнились через прекрасную Анну, а наш король — внук князя Ярослава Киевского…»
Андрей отложил письмо и задумался.
Нет, в Париже ему больше не бывать. Его место здесь. Да и обещание, данное князю Ярославу, выполнит он до конца. День за днём неустанно записывает он для потомков всё, что видит и слышит…
Андрей подошёл к окну. Внизу, у пристани, как всегда, стоял шум и волновалась разноплеменная толпа.
Привольная, широкая, могучая Русь расстилалась далеко за рекой. К её полям, лесам и городам, освещенным солнцем, плыли над Днепром звонкие волны колоколов Софии.
И не было в мире ничего прекраснее.
КИЕВСКАЯ РУСЬ — НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ РУССКОГО НАРОДА
В незапамятные времена, на трёх холмах у берегов Днепра-Славутича возник Киев — «мать городов русских». С давних пор, с начала Руси, Киев стал стольным городом могущественного Древнерусского государства.
От Вислоки и Попрада, от Карпат, гор Угорских и до Оки и Дона, от Ладожского, Онежского и Белого озёр до Тамани и низовьев Южного Буга и Днестра, до побережья Чёрного моря на тысячи километров раскинулась Русская земля.
И есть в ней древние синие, буковым лесом поросшие высокие Карпаты, и дремучие беловежские и вятичские леса; быстрые, шумные, порожистые горные реки Черемош и Турья, и тихие плёсы Сейма и Оки; бурная Ладога и тихий Дон; тёмные, как ночь, лесные озёра и залитые солнцем плавни черноморских рек; холодные и прозрачные северные реки и мутные воды рек южных, тёплых, камышом и осокой поросших. Есть белые ночи Невы и Белозёрья и чёрный бархат южных ночей, туманы и болота Полесья и степные суховеи, тишина северной тайги и неумолчный птичий гомон днепровских лиманов. И все эти земли от края и до края — Киевская Русь.
Киевская Русь — богатырский, былинный период истории русского народа, а Древнерусское государство, объединившее в своих границах всех восточных славян, — начальный этап русской государственности.
Во времена Киевской Руси отдельные, нередко разобщённые племена славян Восточной Европы слились в единую древнерусскую народность — далёкого предка трёх братских народов: русского, украинского и белорусского. Только объединение всех племён восточных славян под властью великого князя, только их слияние в единый русский народ было причиной могущества Руси. Только единое Древнерусское государство могло обеспечить независимость славянских племён от притязаний враждебных соседей — норманнов, хазар, кочевников черноморских степей.
Киевский период русской истории нашёл яркое отражение в устном творчестве русского народа. Былины киевского цикла — жемчужина русского фольклора.
Былинное творчество боянов Древней Руси воспевает — стольный град Киев, широкий многоводный Днепр-Славутич, прославленных русских богатырей. Они полны чувства собственного достоинства. С тяжёлыми мечами булатными в руках зорко стерегут они Русь на богатырской заставе, воюют с её «ворогами». Среди них и дядя князя Владимира — знатный Добрыня Никитич, и молодой хитроватый Алёша Попович, и — олицетворение витязей земли Русской — сам «крестьянский сын» Илья Муромец, излюбленный народный богатырь, могучий, честный, прямой, добрый.
На них держится Русь. С ними советуется, в своих палатах великий князь киевский Владимир — «ласковый» князь Владимир Красное Солнышко русских былин.
Пирует князь Владимир в гриднице своего дворца в Киеве, а дела делают — «боронят от ворога» русскую землю — славные богатыри. Их подвиги сказочны, как сказочен и прекрасен в представлении народа Киевский период истории; их дела — гордость народа, они — бессмертны, как бессмертен породивший образы своих витязей сам русский народ.
Правление Владимира — время славы Руси, объединение всего славянского населения Восточной Европы, время исключительных успехов Руси на международной арене, укрепление её государственности. Время, когда простые люди городов и сёл — общинники — ещё сохраняют остатки своей былой самостоятельности и только начинают превра щаться в подневольный люд. Ещё можно войти в княжескую дружину простому воину, обсудить и решить на вечевом сходе свои дела, но уже проступают черты феодального мира с его богатыми и знатными боярами, бесправными холопами, подневольной челядью, данниками — смердами, кабалой и неволей.
Уже душно в хоромах княжеских, где сидят за столом рядом с князем бояре киевские, «сыну крестьянскому» Илье Муромцу. Уже не раз обиженный, «ласковым» князем Владимиром, едет он в поле развеять свое горе богатырской схваткой с «ворогом».