Звенит слава в Киеве — Озерецкая Е.
Страница 21 из 24
Звенит слава в Киеве
Глава XXII.ВОТ ОН, КИЕВ!
— Что ты, батюшка мой, сиднем сидишь, наверх не сходишь, ветерком не обдуешься?
Андрей взглянул на румяное, весёлое лицо Федора. Купец был могуч — в плечах косая сажень, руки, ноги — ровно балки под крышей, а ладонь, лежавшая сейчас на плече пассажира, могла вместить самую большую чашу. Загребущая рука у купца — где ни учует деньгу, сама туда протянется. Немало и с Андрея сгрёб, даром что свой…
— Да вот, писал тут кое-что…
— Пишешь всё, пишешь. Об чём это?
— Обо всём, что повидать довелось, князь спрашивать станет.
— Долго ль ты на чужбине жил?
— Четыре года с лишним…
— Заскучал, что ли?
— А как же иначе? По себе знаешь небось!
— Да некогда нам скучать-то. Туда-сюда плаваешь, получше купить-продать ловчишь, даже глотка охрипнет. Хитры они, чужеземные-то, и торговать мастера.
— Сам-то ты другой, что ли?
— Зачем другой? — громогласно захохотал Фёдор. — И я берегусь. В торговле без того нельзя.
— А скажи ты мне, Фёдор, скоро ль до Киева доплывём?
— До Киева-то? Да вот, считай: от Царьграда до Дуная клади пятнадцать дней. От Дуная до устья батюшки Днепра — ещё десяток. Ну и вверх по Днепру худо-бедно дней пятнадцать набежит. Это коли всё ладно будет. Неделю уж плывём, стало быть, через месяц родному Киеву поклонимся!
— Ты всё занят да занят. Давно хочу попросить — расскажи ты мне, что дома нового, всё ль подобру-поздорову?
— Худого не слыхать. Богат, приволен Киев-град. В чужих краях, как приплывёшь, и то нахваливают, про князя нашего речь ведут.
— Как князь-то? Здоров ли?
— Болеть особо не болел. Однако ж, сам знаешь, года его не малые. Четыре года на восьмой десяток перевалило. По жене, говорят, тоскует.
— Молодые князья что?
— Переженились все. У Всеволода от грекини его сын родился. Владимиром, по дедушке, назвали. [Будущий Владимир Мономах.] У Анны-то Ярославны есть кто?
— Сын. Филиппом назвали.
— Не тоскует княжна?
— Привыкла. Сперва-то, конечно, тяжко ей было. Ну, а теперь, сам понимаешь, ребёнок. Да и уважают её все. Король без неё шагу не ступит, во всех делах совета спрашивает.
— Ишь ты! Знай наших! Русские нигде не пропадут!
— О других княжнах слыхал ли что?
— Доводилось. Плавал я с товаром на остров Готланд, что в море за озером Нево [Ладожское озеро.] лежит, так там болтали купцы, будто Елизавета Ярославна своему норвегу Гаральду двоих девок родила.
— Сыновей нет у ней?
— Не слыхать.
— Анастасия как? Видал я её, как во Францию ехал, а с той поры не знаю ничего.
— И у той всё ладно. Тут вернулся кое-кто из тех дружинников, что дал князь Ярослав для оберегу, когда Эндре ихний Анастасию из Киева домой, в Венгрию, увозил. Баяли они, будто монахи наши, с княжной посланные, дивных монастырей понастроили, кельи прямо в горе выбили. [Кельи эти и до сих пор сохранились и горной гряде полуострова Тихань, на озере Балатон.]
— Не притесняют их, стало быть, иноверцы?
— Нет. Эндре-то сам русской княжны сын, говорят…
— Слыхал про то… Много русской крови в королевских домах по всей Европе.
— Вот и французский король будет русёночком, — засмеялся Фёдор, — а буде тоже на нашей женится, и вовсе обрусеют короли французские…
— Долго ещё Филиппу до женитьбы. Ходит-то ещё через пень-колоду.
— Ты-то что ж из Франции жену не везёшь?
Лицо Андрея потемнело.
— Так живу… — коротко ответил он.
— Ну, ну! А то приходи в Киеве. Высватаю…
— Пока что — до свадьбы — расскажи, где стоять по пути будем?
— Аи много где. Насмотришься…
Стоянок действительно оказалось много. Бойкий купец всюду хоть помаленьку да торговал, и мучительное нетерпение сжигало Андрея. Теперь, когда родина была уже так близко, разлука с ней казалась особенно тяжкой. О покинутой в Константинополе могилке он старался не думать. Слишком горько, слишком свежа ещё рана. Потом, когда где-нибудь в тиши поселится… Да разве знает он, где жить доведётся? Что князь Ярослав укажет? Может, не приведи господь, ещё куда пошлёт?
Киев открылся как-то внезапно. Повернул вдруг Днепр—и словно занавеску откинули — вот он, гляди! Пасмурный был день, а тут как раз солнышко, будто по заказу, выплыло. Засияли купола золотые…
К берегу чалились медленно, осторожно. Очень много разных кораблей столпилось, не сразу место найдёшь. Фёдор ругался до хрипоты, орал на своих и чужих матросов. Свои-то помалкивали, а чужие в долгу не оставались. Андрей, сжимая шапку в руке, неотрывно глядел на буйную сутолоку киевского порта. Ещё шумнее, ещё многолюднее стал он за эти годы. Прибавилось и кораблей, и товаров, и крику, конечно. Да никак и церкви новые на горе выросли? И Подол словно пошире прежнего раскинулся!
— Здравствуй, мать городов русских, подобру ль, по-здорову ль живёшь? Принимай сына из дальних краёв! — тихо шептали губы Андрея.
Наконец Фёдор кончил орать. Скрипя боками о береговые брёвна, корабль притёрся к пристани.
— Слышь, Андрей! — закричал Фёдор. — Кладь тебе сейчас тащить, аль завтра можно?
— Завтра, завтра! До свиданья, Фёдор! — торопливой скороговоркой ответил Андрей, сбегая по шатким сходням. На берегу он остановился, чтобы перевести дух, — уж больно гулко стучало сердце… Под ногами шуршал белый, гладкий днепровский песок. Свежий ветер покачивал деревья и приносил с киевских улиц родной незабываемый запах жилья. Пахло печным дымом, навозом и смолой, слегка наносило чад от подгоревшего у незадачливой хозяйки мяса…
Андрей захватил рукой горсть горячего, нагретого солнцем песка и с нежностью поднёс его к внезапно пересохшим губам.