Сказочное наказание — Ногейл Б.
Страница 10 из 34
Сказочное наказание (повесть)
16. Наказание только начинается
Проверка на смелость, которую устроил нам Станда, стоила ему исцарапанного носа, разбитых бровей, синяков от веревки на запястьях и нескольких ссадин на шее.
Тут Ивана проявила себя в роли сестры милосердия. Она промыла ему марганцовкой раны и хотела было залепить кусочками пластыря ссадины на лице и шее, но Станда решительно отказался от подобных украшений и сам тут же подверг осмотру нас одного за другим. Ватки с марганцовкой больше не понадобилось. Из ночной переделки мы выбрались без единой царапины, а если Станде что-то в нашем облике и не нравилось, так это толстый слой покрывавшей нас пыли. Тут он был неумолим, и, следуя за лучиком Иваниного фонарика, мы помчались к ручью.
Но пора мне наконец объяснить, почему наши планы мести рухнули. Виновата в этом была, разумеется, Ивана. Узнав о нашем намерении предпринять ночную вылазку, она тотчас поделилась новостью со Стандой. Тот, недолго думая, отправился в деревню за ротмистром Еничеком, поднял на ноги еще двоих дежурных из дополнительной охраны, и они устроили облаву на тех двух бродяг. Их обнаружили крепко спящими под елью, а состояние ближайших окрестностей свидетельствовало о том, что этот сон никак нельзя было назвать здоровым, — поодаль валялись опустошенные бутылки из-под пльзеньского двадцатиградусного пива, сигареты и объедки кроликов, зажаренных на вертеле.
Вольная бродячая жизнь завершилась допросом в отделении; когда же выяснилось, что Ирка и Слава (а именно так звали наших недругов) несколько дней назад сбежали из детского дома в поисках приключений, ротмистр Еничек посадил их в машину и водворил на место.
Успешно завершив эту операцию, Станда сказал, что нас следует испытать на храбрость, и с помощью Иваны устроил все так, чтобы мы один за другим, как зайцы, попались в подстроенную им ловушку.
Но замыслы его не осуществились. Станда хотел разыграть перед нами таинственного иностранца, но он не учел, что Тонда может споткнуться. И тут уж ему пришлось убедиться, что смелости у нас хоть отбавляй. Позже, когда мы перебрали в памяти все наши действия, до нас дошло, какую невероятную глупость мы совершили. «Как же нас угораздило попасться на Стандину удочку?» — мелькало у всех в голове. Мой отец в таких случаях говорит, что после боя всякий рассуждает, как генерал, и это правда.
Но все это уже пустые разговоры, а моей целью в той ночной экспедиции было добыть Стандин фотик со вспышкой. Если вы ждете, что сейчас я поведаю, как на следующий день Станда сфотографировал нас на память о ночном налете, вы ошибетесь. То-то и оно, что фотоаппарата он тоже не нашел.
Фотоаппарат как сквозь землю провалился. Когда я объявил, что почти сразу после пропажи обнаружил отпечатки ног под окном, царапины на стене и следы в комнате, Мишка робко попросил слова. Покраснев как рак, он признался, что, когда ротмистр увел меня в канцелярию, ему удалось незаметно выскользнуть на улицу, спрятаться под окном и подслушать весь разговор. И прошел он как раз по той дорожке, которую я принял за воровскую тропку двух детдомовцев.
— Постой, — прервал Станда поток Мишкиных оправданий, — попробуй вспомнить, лежала ли на столе сумка с фотоаппаратом?
Закрыв глаза, Миша перебрал в памяти все, что тогда делал.
— Была! — воскликнул он. — Помню, со столика свисал ремешок и конец его лежал на вашем рюкзаке. Еще я хотел посмотреть на ваши пистолеты, — признался он, зардевшись, как перезрелый перец. — Но тут мне показалось, что по коридору кто-то идет, я спрятался за дверью, но в коридоре уже было тихо, я и вернулся на кухню.
— Это Клабан шел! — закричал Тонда. — Я ведь, когда Мишка вернулся, сразу за колбасой пошел, а наверху кастелян уже шебуршал!
— Из этого следует, — сказал задумчиво Станда, — что Клабан не брал аппарат, когда шел наверх… Остается второе: он украл его на обратном пути. Миша, не помнишь, ты дверь за собой закрыл?
Мишка снова прищурился.
— Закрыл! — уверенно заявил он. — У меня вообще такая привычка — все двери за собой закрывать.
Станда повернулся к Тонде:
— А теперь ты вспомни: когда старый кастелян вниз спускался, ты слышал что-нибудь?
Тонда ответил не раздумывая:
— Да нет, ничего не слышал. Мне кажется, пан Клабан сразу вышел из замка. Если бы он открывал дверь вашей комнаты, я бы это обязательно услышал. Петли-то скрипучие.
— Хм-хм… — Станда подпер голову ладонью и задумался.
Мы уже начинали сомневаться и в последней своей версии, а ведь никаких других злоумышленников у нас в поле зрения не было.
— А иностранец? — вспомнила Алена. — Он не мог этого сделать?
Станда покачал головой.
— Куда ему! Он рад-радехонек, что легко отделался, приходил утром в сопровождении секретаря национального комитета за своими шмотками и так каялся, чуть ли голову себе пеплом не посыпал. Видимо, ему и впрямь просто хотелось немножко поиграть в папашу-графа. Я узнал его адрес, у него усадьба где-то в Баварии, он довольно прилично знает чешский, якобы от матушки. Мне пришлось пообещать, что я перешлю ему фотографию, как он и Клабан устанавливают ночью лестницу. Сегодня это происшествие ужасно его веселило. Ничего в нем загадочного нет, это пан Клабан хотел, чтобы жилец вел себя скромно, опасаясь, как бы не узнали про его затею с ночлежкой.
— И все равно эта затея провалилась! — ликовала Алена, и в тот раз о пане Гильфе речь больше не заходила.
Мы пошли на работу. Работать ужас как не хотелось. Что интересного — выносить всякую рухлядь с чердака, где было нестерпимо жарко и к тому же на всем лежал толстый слой пыли. Между балками провисали занавеси из паутины, их кружево особенно бросалось в глаза там, куда сквозь слуховое окно проникали солнечные лучи. Углы были завалены бумагой.
Мы стояли посреди чердака и в полной растерянности смотрели на груды засыпанных пылью бумаг, книг и газет. Эти бумажные горы были явно больше нашей готовности разгрести их.
— Да нам этого и за два месяца не перетаскать, — ужаснулась Алена.
— Вот где нас ждала расплата, — констатировал Мишка, и все с ним согласились.
— Делать нечего, — вздохнул Тонда и, нагнувшись, запустил руку в кипу бумаг.
Вверх взметнулось целое облако пыли, нам оставалось только отмахиваться да отфыркиваться. Однако другого выхода не было, и, завязав себе носовыми платками рты, каждый сгреб по охапке бумаг, и начался изнурительный труд. Мы кружили по чердаку, словно грабители, забравшиеся в банк, выдумывали себе разные гангстерские прозвища и подбадривали друг друга разными репликами вроде: «Не болят ли у вас ручки, пан Аль Капоне?» Или: «Не лезет ли вам в носик пыль, гроза толстых кошельков?»
Так все и шло — по ступенькам вниз, свалишь кипу во дворе, глотнешь свежего воздуха и опять наверх, на второй этаж, а затем на чердак. Алена ровняла стопки, а мы носили. Вниз-вверх, вниз-вверх — до полного одурения, как говорит про такую работу мой отец.
И тут меня осенило: а что, если спускать стопки бумаг из чердачного окна на веревке? Не успел я повернуться к ребятам, как с лестницы донесся страшный грохот. Это Тонда, поскользнувшись, проехался по ступенькам, как по стиральной доске, пока не распластался в коридоре второго этажа. От сквозняка пыль на чердаке взметнулась тучей, несколько листков, покружившись в воздухе, медленно вылетели вслед за Тондой.
— Боже мой! — вскрикнула Алена, подбегая к перилам. — Ну и грохот!
— Эй, как ты там? — крикнул Мишка, увидев, что Тонда все еще не двигается.
Тот медленно сел, что-то пробурчал и звучно чихнул. Потом еще раз. И еще.
— У тебя все в порядке? — Я бросился вниз по лестнице.
Тонда не спеша встал, вытер рукавом рубашки нос и объявил:
— У меня — апчхи! — у меня идея.
— Какая идея? Ссыпаться с лестницы, что ли?
— Be… веревка! — только и успел выкрикнуть Тонда, снова принимаясь чихать. — Будем бумагу из окна спускать на веревке!
Я расхохотался:
— Мне такая идея тоже пришла, но из-за этого не обязательно кубарем по ступенькам катиться. Ты что, при всякой мысли с лестницы падаешь?
Тонда хотел мне наподдать, замахнулся, я было увернулся, но, проехав по разбросанным листам бумаги, оказался на полу.
— И-и… хи-хи-хи, — пищала, глядя на нас сверху, Алена, а снизу донесся голос Станды:
— Что это у вас там за крушение? — Он взбежал наверх и заботливо склонился надо мной: — Цел?
Тонда не замедлил проявить свою предупредительность:
— Так с лестницы я полетел.
Он дал себя со всех сторон ощупать, изложив меж тем свою идею насчет веревки.
— Отлично, — одобрил Станда. — Съезжу-ка я в деревню к кооперативщикам, может, одолжат нам одинарный блок. А вы пока подождите — и марш на свежий воздух!
Этот приказ был встречен восторженными воплями, мы бросились было его выполнять, но только я поднялся со стопки бумаг, как Станда уставился на оставленное мной место. Там лежало несколько больших фотографий. В нашем руководителе проснулся фотолюбитель. Он осторожно взял снимки, сдул с них пыль и положил рядом с собой на пол. Фотографий было три, на всех был запечатлен замок и его ближайшие окрестности.
— Классные снимки, — оценил их Станда. — Безупречно скомпонован кадр, а качество отпечатков еще лучше.
Мы смотрели через его плечо, и наше общее чувство выразила за всех Алена:
— Красивые картинки.
Мы пообещали Станде откладывать отдельно все фотографии и негативы, если они нам попадутся. Выбежав из замка, мы сразу помчались к ручью.
17. Две тысячи жвачек
Смывая с потного тела слой едкой грязи, я готов был поклясться, что это одно из прекраснейших ощущений на свете. Потом мне захотелось отведать земляники, которая вчера посматривала на нас с кустиков возле ограды. Меня никто не поддержал, даже Тонда — он уже успел выклянчить у Иваны две горбушки хлеба с салом. Так что я пошел в лес один. И как оказалось — навстречу новому приключению.
Я спешил прямиком к тому месту, где вчера, собирая дрова, заметил ягоды, и вот соблазнительные кустики снова передо мной. Правда, тут же посреди полянки торчал столбом сын графа Ламберта из Баварии, наш старый знакомец. Выглядел он точно таким, каким я увидел его при свете Стандиной вспышки.
— Топрый тен, товариш, — сказал он, и рот его растянулся в широкой улыбке. — Хош такая ягота? Bitte, пожалуста, сдес она много и хороша. Sehr gut! — Он ободряюще подмигнул, и я, присев, начал обирать земляничные кустики, одним глазом поглядывая на иностранца.
Вот, значит, какие они, графские сыновья, думал я про себя. Он напоминал мне комика из одного немого американского фильма.
— Короший тен, was? — сказал он, показывая на солнце. — Сдес ошен красифо, eine herrliche Landschaft. Красифый местност.
— Ага, — кивнул я, продолжая заглатывать ягоды.
— Красифый… э-э-э Schloss, also camok, was? — Он показал на замок. — Она принадлежал мой папенка. Ja [Да (нем.)]. — Немец задумчиво вздохнул. — Папенка умирал, и я хотел фидет unser Schloss. Только посмотрет, нишефо полше. Ja.
— Угу, — промычал я, не поднимаясь с места. Меня очень забавляло, как ужасно он говорит по-чешски.
Графский отпрыск пересел поближе ко мне.
— Ты там пыл, на самок?
— Да, я живу в замке и сплю в графской постели. Граф Лойза, — представился я, скорчив серьезную мину.
Немец растерянно кивнул.
— Ja, ja. — Он посмотрел по сторонам, как будто желая убедиться, что нас никто не слушает. Потом вытащил из кармана несколько дрянных американских жвачек и предложил мне: — Bitte… брать себе…
— Спасибо, — поблагодарил я, качая головой. — У меня такие есть там, в замке. — И я почуял, что это не за красивые глаза.
— Also bitte [Но пожалуйста (нем.)], — стоял он на своем и, хотя жвачки были мне ни к чему, сунул их мне за пазуху.
Я хотел их вернуть, но он придерживал рукой край рубашки, настаивая:
— Это нишефо, eine Kleinigkeit [Один пустяк (нем.)], тля молотой трук.
«Интересно, что ты попросишь за этот пустяк?» — подумал я, но мой собеседник не заставил меня долго ждать ответа на этот вопрос.
— Понимаю, пришлось уехать в Германию, — подсказал я.
— Ja, ja, — поспешно подтвердил он, — und… папенка сдес запыла meine Dokumenten, мой токумент, verstehst du… ты поняла… мой бумаги…
Пан Гильфе цедил какую-то чешско-немецкую мешанину, из которой я уразумел, что его папа забыл в замке какую-то железную шкатулку с их графскими бумагами.
— Вы же были в замке, так что же вы сами не взяли эти бумаги? — напрямик спросил я.
— Я не мок найти, — он с досадой всплеснул руками. — Папенка умирал, кокта я маленкий малшик, а маменка не снал, кте папенка шкатулка покласть.
— Я ни о какой шкатулке не знаю, — сказал я, вытаскивая жвачки из-под рубахи. — Вот они, возьмите, я ничего искать не буду.
— Aber nein [Но нет (нем.)]. — Он затолкнул мою руку назад под рубашку. — Это нишефо, остафлят это тепе. Я тумал, ты эта шкатулка нашел, я ошен рата. — Он поспешно встал, собираясь уходить. — Но ты не запил, што я тават тва тисач штуки за шкатулка. Если ты хотел, я каштый тен сдес в тесят часов.
Пан Гильфе скрылся.
Какое-то время я сидел в земляничнике, уставившись в одну точку. Сразу же наобещал две тысячи жвачек за какую-то шкатулку. Должно быть, она ему страшно нужна, он, может, и три тысячи дал бы, если бы я захотел…
Но я не захотел. Во-первых, я ни о какой шкатулке ничего не знал, а во-вторых, даже если бы удалось ее найти… Возможно, ее содержимое имеет гораздо большую ценность, чем две тысячи жвачек, раздумывал я.
Из-за ограды послышался свист Станды, и я побежал обратно.