Папа и море
Страница 1 из 21
Папа и море (сказка-повесть)
Первая глава
Семейство в стеклянном шаре
Как-то раз после полудня в конце августа некий папа бродил по саду, чувствуя себя совершенно ненужным. Он не знал, куда приложить руки. Ведь все, что нужно делать, было уже сделано или этим занимался кто-то другой.
Папа слонялся туда-сюда по своему саду, а за ним следом по твердой, высохшей земле, меланхолично шелестя, тянулся его хвост. Долина плавилась от жара, все было тихо, неподвижно и чуточку пыльно. То был месяц больших лесных пожаров и большой предосторожности.
Папа уже предупредил все свое семейство. Раз за разом он объяснял, какую осторожность надо соблюдать в августе. Он описывал горящую долину, грохот, пылающие стволы деревьев, огонь, заползающий под мхи. Светящиеся столбы огня, языки пламени, что бросаются прямо в ночное небо! Волны огня, что плещутся, пробиваясь со всех сторон долины через ее края и дальше вниз, к морю.
— И кидаются, шипя, в море, — с такой мрачной удовлетворенностью заканчивал папа описание этой картины. — Все черно, все сгорело. Огромная ответственность лежит на каждой малявке, на каждом кнютте и скрутте, у которых только есть доступ к спичкам.
Семейство прекращало все свои занятия и говорило:
— Да, да, конечно. Да!
А потом все снова возвращались к своим делам.
Они всегда чем-то занимались. Тихо, непрерывно и заинтересованно любили они возиться с маленькими-премаленькими вещицами, заполнявшими мир. Их мир был уже устоявшийся, их личный. И добавить туда было нечего. Подобно географической карте, где все открыто и заселено и больше никаких белых пятен нет. И они повторяли друг другу:
— В августе папа всегда говорит о лесных пожарах.
Папа вышел на веранду. Лапы, как обычно, прилипали к лаку, покрывавшему пол, мелкие щелкающие звуки по всей лестнице — и прямо к плетеному креслу. Хвост прилипал тоже, казалось, кто-то за него дергает.
Папа сел и заморгал. Этот пол нужно заново отлакировать. Конечно, стоит жара. Но хороший лак не расплавляется только потому, что жарко. Может, он ошибся и взял лак не того сорта, какой нужно?! Ужасно много времени прошло с тех пор, как он построил веранду, и ее абсолютно необходимо заново покрыть лаком. Но сначала надо ободрать пол наждачной бумагой; адова работа, работа, которая никого не приводит в восторг. Другое дело — новый белый пол, который красишь белой кисточкой и покрываешь блестящим лаком. Семейство при этом должно пользоваться черным ходом и держаться подальше. До тех пор, пока я не впущу всех и не скажу: «Пожалуйста! Вот вам новая веранда…» Да, слишком жарко. Надо бы выйти в море, поплыть под парусами. Все прямо и прямо, далеко-далеко…
Папа почувствовал, как сон крадется к нему в лапы, он встряхнулся и зажег трубку. Спичка все еще горела в пепельнице, и он с интересом наблюдал за ней. И как раз перед тем как ей погаснуть, папа оторвал несколько клочков газеты и положил их в огонь. Получилось красивое небольшое пламя, почти незаметное при свете солнца, но горело оно очень мило. Некоторое время папа добросовестно его караулил.
— Сейчас оно погаснет, — сказала малышка Мю. — Подложи побольше топлива.
Она сидела на перилах в тени столба веранды.
— Ты снова здесь? — спросил папа, тряся пепельницей, покуда огонек не погас. — Я изучаю технику пожара, это важно.
Мю рассмеялась, по-прежнему не спуская с него глаз. Тогда он, нахлобучив шляпу, укрылся от всех во сне.
— Папа! — сказал Муми-тролль. — Проснись! Мы погасили лесной костер.
Теперь обе папины лапы накрепко приклеились к полу. Папа оторвал их с сильным чувством недовольства и несправедливости.
— Что ты говоришь! — воскликнул он.
— Да, настоящий маленький лесной пожар! — рассказывал Муми-тролль. — Как раз за табачной делянкой. Горел мох, и мама сказала, что это могла быть искра из дымовой трубы…
Папа курил, сидя в соломенном кресле, за одну секунду он стал папой необычайной силы действия. Его шляпа скатилась вниз по лестнице.
— Огонь погашен! — закричал ему вслед Муми-тролль. — Мы сразу же погасили его! Тебе нечего бояться!
Папа перестал курить, и у него начало гореть в горле.
— Вы погасили его без меня! Почему никто мне не сказал? Вы не разбудили меня и ничего не сказали!
— Милый! — крикнула из кухонного окна мама. — Мы решили, что не стоит будить тебя. Это был совсем маленький огонь, он только подымил немного. А я как раз проходила мимо с ведрами воды, так что оставалось только чуточку плеснуть мимоходом…
— Мимоходом! — воскликнул папа. — Только плеснуть! Плеснуть — какое слово! И оставить очаг пожара без охраны! Где он?! Где он?!
Мама бросила все, чем занималась, и едва слышными шагами быстро прошла к табачной делянке, а Муми-тролль остался на веранде и стал смотреть, что будет. В мшистом покрове чернело маленькое пятнышко.
— Некоторые, может, думают, что такое пятно не опасно. Далеко не так. Понимаешь, пожар может продолжаться и подо мхом. В земле. Он может длиться часами, даже днями, и вот внезапно — пых! Огонь вспыхивает в совершенно новом месте. Понимаешь?
— Да, милый! — ответила мама.
— Поэтому я остаюсь здесь, — продолжал папа и угрюмо порылся в земле. — Я буду стеречь мох. Если понадобится, я буду стеречь его целую ночь.
— Ты в самом деле думаешь… — начала было мама. А потом сказала: — Да, это очень мило с твоей стороны. Когда имеешь дело со мхом, никогда ничего нельзя знать заранее.
Папа сидел весь полдень, карауля черное пятно. Он вырвал вокруг него большие куски мха. Он не хотел идти обедать. Он хотел, чтобы все считали его оскорбленным и обиженным.
— Думаешь, папа останется там на всю ночь? — спросил Муми-тролль.
— Может статься, — ответила мама.
— Уж если зол, так зол, — констатировала малышка Мю, зубами очищая картошку в мундире. — Иногда надо быть злым, каждый кнютт, каждая малявка имеет право быть сердитым. Но папа злится неправильно, он не изливает злость на других, он копит ее в себе.
— Дорогое дитя, — сказала мама, — папа, верно, и сам знает.
— Не думаю, — откровенно ответила малышка Мю. — Он вообще ничего не знает. А вы знаете?
— Не совсем, — созналась мама.
Папа сунулся мордочкой в мох и почувствовал кислый запах дыма. Земля не была даже теплой. Он выбил трубку в образовавшуюся проплешину и подул на искры. Немного разгоревшись, они тут же погасли. Папа затоптал злосчастное место пожара и медленно побрел вниз по саду, чтобы заглянуть в стеклянный шар.
Сумерки выросли, как обычно, прямо из земли и сгустились в тени деревьев. Вокруг стеклянного шара было чуточку светлее. Он лежал там, такой красивый на пенковом постаменте, отражая, как в зеркале, весь сад. Шар был папин, абсолютно его собственный, его собственный заветный сверхъестественный волшебный шар из светящегося голубого стекла, он был центром всего сада и долины, а также — почему бы и нет — всего мира!
Папа не стал сразу заглядывать в него. Сначала он рассматривал свои закопченные лапы и пытался собрать воедино все свои смутные, парящие вокруг огорчения. Когда на сердце у него стало тяжело, как никогда, он быстро заглянул в шар, чтобы почерпнуть утешение. Шар всегда дарил ему утешение. Все это долгое теплое, неописуемо красивое и печальное лето папа каждый вечер спускался сюда, чтобы заглянуть в стеклянный шар.
Шар всегда был прохладным. Голубые его краски были глубже и яснее, чем море, и весь мир так преобразовывался в нем, что становился прохладным, и отдаленным, и чуждым. В центре мира папа видел самого себя, свою собственную большую мордочку, а вокруг нее отражался, как в зеркале, измененный, похожий на грезу сказочный ландшафт. Голубая земля была далеко-далеко внизу, и там, в глубине, в недостижимом, папа начинал искать свою семью. Она всегда появлялась, если только он ждал. Она всегда отражалась в стеклянном шаре.
Естественно, в сумерках у них всегда было столько дел! Они всегда что-то делали. Мама Муми-тролля то и дело бегала из кухни в погреб — принести масло или колбасу к чаю. Или шла на картофельное поле. Или за дровами. Всякий раз у нее был такой вид, словно она шла совершенно другой, новой дорогой, и это казалось ей страшно интересным. Но ведь никогда точно не узнаешь! Она ведь могла мысленно участвовать в какой-то таинственной забаве, она играла для самой себя или тоже лишь ходила вокруг, чувствуя, что живет на свете. Она появлялась, катясь, словно белый хлопотливый шарик, где-то очень далеко среди самых голубых теней. Там проходил Муми-тролль, далекий и очень сам по себе, там по склонам моталась малышка Мю, как само движение: ее почти не было видно — это было просто мелькание чего-то решительного и самостоятельного, чего-то такого независимого, что не было даже необходимости хвастаться или представляться. Но внутри стеклянного шара в зеркальном изображении они становились необычайно маленькими, а их движения — беспорядочными и путаными.
Папе Муми-тролля это нравилось, это была его вечерняя игра. Она вселяла в него уверенность в том, что они нуждаются в защите, что они где-то в глубине моря и об этом известно лишь ему одному.
Теперь было уже почти темно. И вдруг внутри стеклянного шара возникло что-то новое: там зажегся свет. Мама Муми-тролля зажгла свет на веранде, она не делала этого все лето. Горела керосиновая лампа. В один миг вся надежность и уверенность сконцентрировались в одной-единственной точке на веранде, а не где-то в другом месте. На веранде сидела мама и ждала свою семью, чтобы напоить ее чаем.
Стеклянный шар угас, и голубизна перешла в сплошную темноту. Ничего, кроме лампы, не было видно.
Папа постоял немного, сам не зная, о чем размышляет, потом повернулся и пошел домой.
— Ага! — сказал папа. — Думаю, теперь можно спать спокойно. На этот раз опасность миновала. Но безопасности ради я пробегусь на рассвете вниз и проверю…
— Ха! — воскликнула малышка Мю.
— Папа! — закричал Муми-тролль. — Ты ничего особенного не заметил? У нас лампа!
— Да, я подумала, что теперь, когда вечера становятся длинными, самое время зажечь лампу. Вечером так этого хочется… — сказала мама.