Мой генерал — Альберт Лиханов

Страница 8 из 29

Мой генерал (роман Альберта Лиханова)

---

ПРИВИЛЕГИИ

Класс переменился.
Перед уроками все мальчишки подходили ко мне поздороваться «по петушкам» — это было признаком высшего уважения, а девчонки улыбались мне в любую секунду перемены или урока — стоило только остановить на какой-нибудь свой взгляд.
Сначала я чувствовал неловкость, будто что-то сидело во мне, какая-то заноза. Потом заноза рассосалась, я привык, что «но петушкам» со мной здороваются даже некоторые старшеклассники и учителя смотрят на меня как-то особенно, с подчёркнутым интересом, словно хотят спросить о чём-то, не относящемся к школе, да стесняются.
И вообще я стал замечать, что жизнь моя улучшилась. Что я получил привилегии. Двойки, конечно, и теперь иногда проскакивали. Но не так, как раньше. Теперь учителя ставили их с оговорками. Целые речи произносили: как же, мол, ты, Антон, можешь такое себе позволять? Ну ладно, дескать, был бы неспособный человек, а то ведь не только без двоек, но даже и без троек можешь учиться — и поднатужиться-то надо чуть-чуть.
Не очень приятно выслушивать такие речи, но я притерпелся и даже вывел любопытную закономерность, как сказала бы учительница математики. Я заметил, что иногда, прочитав мне целую лекцию и даже поставив двойку в журнал, учителя дневник мой не требовали так строго, как раньше или как теперь у других ребят. А иногда и в журнале двойка не появлялась, а только жирная точка — будто двойка оставалась в уме: точку пишем, два в уме. И ещё. Ещё учителя будто ждали чего-то от меня. Сначала я не понимал, чего они ждут. Потом экспериментально выяснил: ждут слов. И не требовалось очень уж раскаиваться. Достаточно было сказать: «Извините, я непременно всё сделаю к следующему уроку», — как учителя вздыхали, кто погромче, кто незаметнее, и я мог запросто отделаться от неприятности.
Привилегии были всякие. Директор Максим Сергеевич, например, теперь всегда замечал меня и вежливо отвечал на мои поклоны. Рыжий физрук не придирался и не срамил меня, когда я кулём переворачивался на параллельных брусьях, а завуч никогда не останавливала, если я бежал на перемене по коридору, и не требовала, чтобы я шёл шагом. Я чувствовал, что могу даже уйти с уроков без уважительных причин. Однако на это я не решался. Да и куда пойдёшь среди бела дня в нашем посёлке?
Словом, жизнь моя наполнялась маленькими привилегиями, я быстро к ним привыкал, и всё шло как по маслу, если бы не Кешка и Алька. Во всей школе только они двое относились ко мне как прежде. Кешка не здоровался «по петушкам», а буркал неохотно: «Привет», и Алька не улыбалась мне каждую секунду. Наоборот, они словно сговорились и поглядывали на меня как-то недоверчиво, что ли. С каким-то сомнением.
А я их понять не мог.
Что с ними случилось? Ведь со мной-то ничего не произошло.
Однажды у меня даже мелькнула нехорошая мысль: неужели завидуют? Я тотчас прогнал её. Не могло этого быть. Не такие люди Кешка и Алька, чтобы завидовать неизвестно чему. Тому, что ли, что дед у меня генерал? Вот глупость-то! Ведь я же тут ни при чём!
Я отогнал эту мысль, да ненадолго.
Однажды я проходил по коридору, а Кешка и Алька стояли у батареи. И когда я прошёл мимо них, то услышал вдруг Кешкины слова. Слова были обидные, и сказал их Кешка обидно, с иронией. Он сказал:
— Без лампасов, а вылитый генерал!
Это слово — «генерал» — он произнёс с ударением, как бы с большой буквы.
Я словно споткнулся.
Я обернулся, ещё не веря своим ушам, не веря, что Кешка, мой друг Кешка способен на такое предательство.
Я глядел на Кешку, чувствовал, как горят мои уши, и видел его взгляд — пустой, будто он и не видит меня, а смотрит сквозь стекло, куда-то вдаль.
Кешка презрительно смотрел сквозь меня, и я готов был провалиться: Алька усмехнулась.
Ясное дело — она усмехнулась над Кешкиными словами и моей новой кличкой.

«ГЕНЕРАЛ»

Теперь меня звали Генералом.
Кешка и Алька молчаливо хмурились, а остальные произносили новую кличку приветливо, с уважением, и я успокоился. Новое имя даже приятно щекотало меня. Генерал! Мон женераль! Не так уж, в конце концов, плохо. Не то что, к примеру, Газовый Баллон.
Газовый Баллон сник. Не хрюкал больше. Ждал, когда я с него «американку» потребую. И как потребую — при всех, с позором, или один на один. Я часто ловил на себе его взгляд — тревожный, будто просящий о чём-то. О чём? Ясное дело, о чём. Я теперь Генерал, а он как был Газовый Баллон, так им и остался. Стоило мне захотеть, и я его как угодно высмеять мог. За что угодно. За любой пустяк. Хотя бы за то, что он не смеётся, а хрюкает.
Ничего не стоило мне изменить его прозвище Газовый Баллон на другое какое-нибудь, куда пообиднее. Нуф-Нуф, например. Есть такой герой в «Трёх поросёнках».
Но я не делал этого. Что-то такое меня удерживало. Не зря же потом всё выяснилось про Злого Демона…
А события развивались.
Однажды вечером я шёл в библиотеку. И носом к носу, под самым фонарём, столкнулся с нашей пионервожатой Галей. Если бы не фонарь! Но когда не везёт, так не везёт. Когда не везёт, так и фонари не на месте стоят.
Галя покраснела, увидев меня, хотя это было глупо. Она покраснела, потому что шла не одна, её вёл под ручку монтажник Борис Егоров. Все в школе знали, что Егоров — Галин ухажёр, никакого секрета тут нет, и глупо стесняться этого. Но Галя стеснялась, всегда гуляла с Борисом по самым закоулкам и бездорожью, и однажды кто-то из девчонок увидел даже, как Борис переносил Галю через огромную лужу на руках. Борис был круглолицый, широкоплечий, здоровый, перенести Галю через лужу ему ничего не стоило, но наши девчонки устроили из этого важное событие — хихикали и шушукались целую неделю, пока их Алька не одёрнула. Она им буркнула что-то, девчонки напыжились, надулись, но вожатую обсуждать перестали.
Так вот, я столкнулся с ними под фонарём, хотел шмыгнуть в темноту, пока они меня не разглядели, но Галя уже покраснела, остановилась и завела со мной разговор, хотя для неё же лучше было бы меня не заметить. Что делать, человек очень часто поступает совсем не так, как ему хотелось бы!
— Здравствуй! — сказала Галя, хотя днём мы виделись в школе.
Она замолчала, переступая с ноги на ногу, и лицо её было ужасно беспомощным. Она не знала, что ей сказать, не знала, зачем остановилась, зачем завела разговор, и я уж совсем было собрался нырнуть в темноту, но Галя вдруг сказала:
— Скоро примем ваш класс в пионеры. А Борис Егоров… — она показала рукой на монтажника, будто его кто-нибудь не знал в нашем посёлке. — А Борис Егоров будет у вас вожатым от стройки.
Я ухмыльнулся. Галя хотела оправдать свои прогулки с Борисом. Я взглянул на монтажника. Тот улыбался, ничуть не разделяя Галиного смущения.
— Слышь ты, как тебя! — сказал он, сверкая зубами. — Передай народу, чтоб по-соображали заранее, понимаешь! Кандидатуру начальника отряда!
— Председателя совета! — ужаснувшись, поправила Галя.
— Ну, в общем, понимаешь! — хохотнул Борис. — Командира! Генерала!
Меня словно ошпарило кипятком. Генерала?
Нет, Егоров, конечно, не знал моей новой клички — откуда? А у отряда должен быть свой председатель. Командир. Генерал, как пошутил Галин ухажёр.
Я шагал домой и хмыкал себе под нос: «Хм-хм!» Чем больше думал, тем громче хмыкал — ещё бы, такие перспективы… Ведь, в конце концов, думал я, у меня есть привилегия: мой дедушка — генерал! А я дедушкин внук! И ведь должна же в моих жилах бежать генеральская кровь! Да что я, с отрядом не управлюсь? Хм-хм!
Оставалась мелочь. Избрать себя председателем совета отряда. Вот только как? Хорошо в Америке — захотел, сам свою кандидатуру выдвигай. А у нас — неудобно это, неловко как-то. Но тут мне пришла счастливая идея. Есть же человек, который передо мной виноват, который как бы мой должник. Сказать ему, да и дело с концом. Я совсем громко захмыкал: действительно, неудобно. Но я себя убедил: удобно! Взялся за гуж, не говори, что не дюж! А тут и правда за гуж берёшься! А если за гуж, то стыдиться нечего. Стыдиться стыдно.
Чем больше я себя убеждал, тем неубедительней получалось. Но через себя переступил — есть такое выражение. Как это через самого себя переступать, я не знаю, но раз говорят, значит, можно. В общем, взял сам себя за руку и перешагнул что-то такое. На большой перемене отвёл в угол Кирилла Пухова и, заикаясь, объяснил ему своё первое желание. Злой Демон оживился.
— Будь спок! — воскликнул он. — Не сомневайся.
— Но об этом никто не должен знать! — сказал я угрожающе.
— Это второе желание? — спросил радостно Газовый Баллон.
«Ну выжига!» — подумал я, но согласился.
— Клянись! — потребовал я.
— Это третье? — засмеялся он и вздохнул, будто сбросил тяжёлый груз.
— Третье! — хмуро подтвердил я и погрозил ему кулаком.
Злой Демон ухмылялся.
А мне стало тошно. Что-то изнутри меня давило, какое-то сомнение. Но я не знал — какое…

ВЫБОРЫ

Первое собрание получилось очень торжественным, потому что мы ещё не остыли после линейки. Лица у всех были розовые, галстуки непривычно сжимали горло, блестели глаза. Все казались праздничными и растерянными, поэтому, когда Галя спросила, какие кандидатуры на пост председателя, все растерянно запереглядывались. Сердце у меня сжалось: а если Пухов не успеет, растеряется и выберут другого? И что только случилось со мной? Какой такой злой демон в меня переселился?
Я хотел, смертельно хотел стать председателем совета отряда, носить красные лычки на рукаве и командовать классом. Я считал, что имею на это право — ведь дедушка у меня генерал, не то что у Кешки, к примеру, у него дед — всего-навсего старший сержант, да о чём говорить! Мой дед был самым главным из всех родителей и дедушек нашего класса, и я имел привилегии — разве не ясно?
Ясно, ясно, всё было ясно, да только сердце всё равно у меня колотилось, и я впился взглядом в Газового Баллона.
Пухов наконец протянул руку, медленно, не спеша, как в замедленном кино, поднялся с места и пошевелил губами. Я услышал своё имя.
Класс загомонил, мальчишки и девчонки хором соглашались с Пуховым — только Кешка и Алька молчали.
— Эй, потише! — прикрикнул Борис Егоров, наш вожатый со стройки. — Лучше объясните, почему предлагаете эту кандидатуру.
Борис Егоров смотрел на Галю, Галя отводила серые глаза, хмурилась, делала строгий вид, но ничего у неё не получалось, не выходил у Гали строгий вид — она всего год как сама-то нашу школу кончила, а Егорову было, в общем-то, всё равно, по какой причине выдвигают мою кандидатуру, он спросил просто так, для порядка, по лицу его было видно — круглому, добродушному, улыбающемуся. Да и вообще он не про собрание думал, а про что-то совсем другое.
— Как же! — ответил ему Пухов. — У него дедушка генерал.
— Генерал? — переспросил механически Борис, всё ещё глядя на Галю и не понимая смысла слова. — Ах, генерал? Какой генерал? Какой у тебя дедушка генерал? — удивился он уже искренне, разглядывая меня с интересом.
В глубине души я возмутился невниманием монтажника. Но сдержался.
— Генерал-лейтенант, — сказал я с достоинством. — Но разве в этом дело?
Класс затих. Егоров смутился. И тут на помощь пришла Галя.
— Конечно, не в этом! — воскликнула она с жаром, и щёки её порозовели. — Тебя председателем и без дедушки избирают. Верно, ребята?
— Верно! — заорали ребята.
А когда все стихли, я услышал Кешкин голос.
— Нет, не верно! — сказал он.
Я медленно поднялся. Всё кипело во мне. Я обернулся к классу, к нашему большинству, к мальчишкам, которые жали мне «петушка», к девчонкам, которые всегда охотно мне улыбались. Я увидел их глаза, доброжелательные улыбки и произнёс каким-то противным скрипучим голосом, вперив в Кешку свой взгляд:
— А тебе что, завидно?
В классе повисла тишина.
Я хотел сдержаться, взять себя в руки, но ничего не вышло. Злой демон понёс меня под гору.
— А тебе завидно? — повторил я и неожиданно прибавил: — Старший сержант.
Кешка посмотрел на меня.
Он только посмотрел на меня, а я готов был провалиться сквозь землю.
Боже! Какой позор!
Я нашёл глазами Кирилла Пухова, но он понял мой взгляд по-своему. Он кивнул мне, выполняя обязательство, и крикнул:
— Да чего там, голосуем!
Лес рук взметнулся кверху, выбирая меня председателем…
Вечером мама устроила торжественное чаепитие. Купила торт. Накрыла стол нарядной скатертью.
Я сидел в пионерской форме с нашивкой на рукаве — мама постаралась, — а настроение у меня было хуже некуда.
Я пил чай и чувствовал, как разглядывает меня дедушка. Поглядывает потихоньку — то исподлобья, то сбоку. То встанет покурить и смотрит в затылок. Будто он что-то чувствует.
А вдруг узнает? Или просто спросит?
Мама смеётся, шутит, говорит о чём-то с папой, а мы с дедом молчим.
Когда укладываемся спать, он опять молчит. Только вздыхает. Даёт мне возможность высказаться. Но я не хочу высказываться. Мне нечего ему сказать. Наконец дед не выдерживает.
— Пошепчемся? — говорит он тихонько.
Я сжимаю губы, даже перестаю дышать. Я не шевелюсь, будто сплю, а сердце грохочет, грохочет во мне, будто тяжёлая артиллерийская канонада.
Будто я вор какой. Будто я что-то украл…