Мой генерал — Альберт Лиханов
Страница 26 из 29
Мой генерал (роман Альберта Лиханова)
БЕСЧЕСТНЫЙ ПОСТУПОК
Ранка оказалась небольшой, царапина: диабазовый осколок задел. Дежурная врачиха — когда устраивают большие взрывы, всегда дежурит врач — смазала ранку йодом, и мы отправились домой.
У деда было прекрасное настроение — он шутил, первый смеялся своим шуткам, расспрашивал Бориса про службу. Егоров с Галей и весь отряд проводили нас до дому и хотели идти, но дед их не отпустил, затащил к нам, устроил праздничное чаепитие.
В большой комнате стало сразу тесно, ребята расселись на полу, дед подливал из большого чайника чай, и всем было хорошо, весело, и лучше всего было мне.
— Эх, ребята, — воскликнул дедушка, когда весь чай выпили, — как хорошо что-то делать! Понимаете, просто делать. Учиться. Работать. Дружить. Вот я — старик, жизнь прожил, а помог взорвать площадку и радуюсь, как мальчишка. Даже, кажется, помолодел. Конечно, не всё просто. Не всё получается так, как хотелось. Но это же хорошо. Есть за что бороться! Улучшать!
Потом мы пели. Конечно, начали с любимой:
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну…
Расходились шумно, дед каждому жал руку, желал успехов. Последним выходил Пухов. Я уже на площадке был, провожал ребят, но разговор услышал.
Газовый Баллон сказал:
— Извините меня, Антон Петрович.
— За что? — удивился дедушка.
— За белку, — ответил Кирилл.
— Это ты её убил? — спросил строго дед.
— Нет, — ответил Пухов.
— За что же извиняешься?
— Я рядом стоял и смотрел, — ответил Газовый Баллон.
Он вылетел из двери как пробка. Я едва успел посторониться. Кирилл был красный как рак. На меня он даже не взглянул.
«Ну и дела!» — подумал я.
Когда ребята ушли, дед отправился за почтой. Вернулся побледневший. В руке распечатанный конверт. Я думал, он снова его разорвёт, но дед сунул письмо в карман, уселся в кресло, взял книжку. Смотрит в книгу и ничего не видит. Остановился на одной странице, дальше не листает. Я накапал ему лекарства, удивился:
— На тебе лица нет.
— Пустяки, — ответил дед, — наверное, от взрыва.
От взрыва! От взрыва он себя прекрасно чувствовал, я же не слепой. От письма, вот от чего.
Бывает же так! Сидят в одной комнате два близких человека, и не ссорились, а молчат. Дедушка молчит. И я молчу. Что ни спрошу, он ответит, кратко и снова думает. Думает, думает, думает…
Вскочит, походит по комнате большими шагами, в кухню выйдет, покурит. Снова сидит. Опять молчит. И так до самой ночи.
Меня просто зло разбирает. Вот как можно, оказывается! Родному внуку не сказать! Что там стряслось ещё?
Скажу вам честно — всё во мне спуталось. Беспокойство за деда — вон какой пришибленный сидит. И досада на него — будто поделиться не может. Ведь сразу же легче станет!
И я решил ему помочь. Пусть бесчестным путём, но всё равно помочь.
Ещё вечером задумал — как только уснёт, возьму я это письмо и прочитаю. Будь что будет. И утром дедушке скажу, чтобы перестал хандрить. Не стоит выеденного яйца. Разве не так?
Никакое письмо не стоит, чтобы из-за него расстраиваться.
Мы легли спать, и меня сразу потянуло в сон.
Знаете, как в сон тянет? Вдруг — раз! — ты куда-то проваливаешься. В какую-то пустоту. Чтобы не уснуть, главное — в эту пустоту не провалиться. Очнуться, головой встряхнуть! Выбраться из пустоты. Если в комнате темно уже — на окошко посмотреть. Окошко ночью светлее, если лето на улице.
Я раза три проваливался. Но выбирался из сна. Поглядывал — спит ли дедушка. Он не спал. Лежал с открытыми глазами. Наконец я увидел, что спит. Глаза закрыты. Чтобы убедиться, я на цыпочках к нему подошёл — посмотрел поближе. Спит!
Я подкрался к брюкам. Залез в карман. И тут, как назло, мелочь из кармана посыпалась. Забренчала! Я дышать перестал. Замер! Вот позор будет, если дедушка проснётся и увидит меня за этим занятием!
Но в комнате было тихо. Я снова полез в карман. Письмо захрустело, будто вафельное. Наконец вытащил. Пошёл на цыпочках в ванную, включил свет, заперся. Развернул письмо.
Оно было написано мелкими буквами. Я торопился и не всё разбирал. «Дорогой Антон Петрович… так… слушал радиопередачу о розыске родных… это было на дороге Гомель… видимо, Серёжа… жену звали Екатериной Ивановной… совпадает год рождения… сохранилась единственная фотография… сообщите, как поступить… прошло столько лет…» Последние слова были написаны крупными, почти печатными буквами: «Может, всё и не так, а я зря мечусь по свету и только принесу вам тревогу. Сообщите, как поступить». И всё. И адрес.
Я пожал плечами, ничего не понял, вложил письмо в конверт и вернулся в комнату.
Я вошёл и вздрогнул: дедушки не было!
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Я так напугался, что даже ничего не успел сообразить.
Я выбежал, хлопнув дверью, в прихожую, заглянул в комнату, где спали отец и мама, потом выскочил на кухню и облегчённо вздохнул. Фу-у-у! Дедушка сидел на табуретке и курил в темноте. Огонёк сигареты то вспыхивал малиновым фонариком, то угасал.
Я включил свет и сказал:
— Как напугался! Ты же спал! И вдруг исчез!
Дедушка молча смотрел на меня, на мою руку, я перевёл взгляд туда же, и меня словно обдали кипятком. В руке я держал письмо!
Я поднял глаза. Что я скажу, что объясню в оправдание? Да и какое может быть оправдание, если я залез в карман, как какой-то вор! И это никак не объяснить.
Я поднял глаза, чувствуя, как бьётся в висках прихлынувшая кровь.
Дедушка смотрел на меня пронзительно, но смотрел как бы даже и не на меня, а в меня. Как будто разглядывал моё устройство. Каким таким образом я сделан, что сумел залезть в чужой карман?
— Я не шпионю, не подумай, — проговорил я наконец мрачно.
— Ещё бы! — сказал он.
— Я просто прочитал, понимаешь! Ты какой-то убитый, и я решил прочитать, потому что нельзя так убиваться из-за этих писем!
Он посмотрел на меня снова. Но уже совсем не так, как вначале. Потом прикрыл глаза, сказал:
— Погаси свет и садись. Пошепчемся!
— Пошепчемся! — шепнул я горячо, и волна нежности окатила меня.
И вот мы сидим в темноте, и я шепчу, что он поступает неправильно, что он мой дед и должен всё рассказывать внуку, ведь мы же друзья, в конце концов.
Сигарета вспыхивает малиновым огоньком, еле освещая дедушкин лоб, нос, подбородок. Глаз его не видно — они в темноте, и я могу судить о том, что он думает, только по словам. По словам — это трудно. Нужно видеть глаза. Всегда видеть глаза! Дедушка шепчет:
— Ты прочёл?
— Ничего не понял, очень мало написано. Это твой друг? Фронтовой?
— Нет, — отвечает дедушка, — не друг. А я думал, ты понял. Это не друг, Антошка, а чужой человек. Может быть, это твой дедушка.
Я смеюсь.
— Мамин папа давно умер, — говорю я, — и дедушка у меня один, не то что у Кешки.
— Ты забыл мою военную тайну? — спрашивает дед.
Будто кто-то бьёт меня прямо в поддых.
— Ты что! — кричу я шёпотом. — Ты что говоришь! Какой ещё дедушка? Дедушка — это ты!
Он берёт меня за руку. Гладит своей ладонью. Ладонь у деда шершавая, грубая и горячая.
— Слушай, Антошка, — шепчет дед, — слушай внимательно и не перебивай. Тогда, в войну, когда я нашёл Серёжу, я написал Лидушке, чтобы она поискала его отца. Но как? Она мне так и ответила: искать будем после войны. Но и после войны искать было трудно. Почти невозможно. Что я знал? Его звали Серёжа. А его мать — Катя. Екатерина. Всё. Если бы не танки тогда, я нашёл бы тело матери, взял документы. Но немцы напали неожиданно. Пришлось отступать. Я запрашивал детприёмники — были такие места, где занимались детьми. Писал в другие организации. Везде отвечали: установить родителей невозможно. И мы успокоились. Усыновили Серёжу. Думали — всё! Навсегда!
Он умолк. Ладонь его лежала на моей руке, и я чувствовал, как она вздрагивает. Я накрыл его руку своей ладонью. Сжал её.
— Ну и что! — сказал я. — Кончено! Кончено навсегда! И ты мой дедушка, хватит об этом!
— Подожди, — ответил он, — я тоже думал так. Не хватает сведений — и всё. Но оказалось, на радио теперь есть специальная передача. Разыскивают детей — бывших детей. По воспоминаниям. По мелким деталям. Я написал туда письмо. По радио рассказали про Серёжу. Как он пел. Как звали его маму. На какой дороге это было. И примерно когда.
Огонёк сигареты давно погас, но дедушка не замечал этого.
— И вот пришло письмо, — сказал он. — Может быть, это Серёжин отец. И твой дедушка.
Я чуть не закричал. Меня душили слёзы и досада. Такая досада на дедушку, на его глупое поведение.
— Зачем? — прошептал я. — Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем? Зачем?
РЕШЕНИЕ
Он молчал долго. Он, наверное, не думал, что я так возмущусь. Потом вспыхнула спичка и сигарета опять загорелась малиновым огоньком.
— Возьми себя в руки! — сказал дедушка твёрдым голосом. — И будь мужчиной!
Он помолчал. Потом произнёс:
— Хочу верить, что ты поступил бы на моём месте точно так же. Иначе ты бы не был моим внуком.
На слове «моим» он сделал ударение.
Я успокоился. Дедушка говорил со мной на равных. А если с тобой говорят на равных, значит, нельзя пищать. Нельзя паниковать. Надо стоять вровень с человеком, который говорит с тобой серьёзно.
Я повторил, только теперь другим тоном:
— Зачем ты это сделал? Объясни!
— Я убеждён, что папа никогда — понимаешь, никогда! — не предпримет попытки искать родных. Родным он считает только меня, и я ему за это благодарен.
— Правильно! — шепнул я.
— Правильно с точки зрения Серёжи. С твоей. Но я обязан сделать всё! Использовать все возможности! Это долг моей совести! Последний долг!
— Что за полуночники! — раздался голос.
Мы вздрогнули и зажмурились от яркого света.
На пороге кухни стоял папа в одних трусах и с подозрением разглядывал нас.
— А накурили! — возмутился он.
— Ничего, ничего, — пробормотал смущённо дедушка, — ты иди, нам не спится, ведь мы же утром никуда не торопимся!
Папа помотал головой, попил воды, щёлкнул выключателем и ушёл, буркнув:
— Настоящие заговорщики, по ночам разговаривают.
Я усмехнулся. Действительно, заговорщики. Говорим о папе, а он даже и не подозревает.
Да и вообще! Дедушка шлёт письма, ищет папиных родственников, а мы и не догадываемся. Не предполагаем, чёрствые люди, что с дедом творится, что с ним происходит.
Я прижался лбом к дедушкиной руке.
— Что же ты, старичок мой, — сказал я, — так себя мучаешь!
Он тихонько засмеялся.
— Эх, Антошка, Антошка! Как интересно тебя наблюдать. Какой ты забавный человечек!
— Я не человечек, — сказал я, — а человек! Я расту, ты сам говорил. И потом, почему вы, взрослые, всегда нас маленькими считаете. Если человек ростом небольшой, это же ещё ничего не значит! Он такой же человек, как и взрослые! И всё понять может! Разве не правда?
— Правда! — ответил дед. — Ещё какая правда! Но что же делать мне?
— Ты спрашиваешь? — удивился я. — А сам давно решил.
— Решил! — твёрдо ответил дедушка и потушил сигарету.