Заяц моего деда

Страница 12 из 14

Заяц моего деда (сказка Александра Дюма)

Х
Мой дед взвалил обессилевшего Спирона себе на плечи и пошел домой.
Он вступил в мрачный Сен-Ламберский лес.
Не успел он пройти и двух сотен шагов, как за спиной раздался хруст сухих листьев.
Дед обернулся, но, увидев зайца, зашагал быстрее.
Заяц тоже.
Дед остановился. Остановился и заяц.
Дед опустил Спирона на землю и указал на зайца. Собака принюхалась и, заскулив, легла на землю.
Тогда дед решил стрелять. Но пока он прицеливался, заяц исчез.
Потрясенный, дед подобрал собаку и, не оглядываясь, пошел дальше.
Было три часа ночи, когда он переступил порог своего дома.
Моя бабка собралась слегка пожурить мужа, но увидев его состояние, не стала ругать его ни слегка, ни сильно.
Ей было страшно жалко своего несчастного Жерома. Дед был тронут слезами жены. Подумав, что раскрыв тайну, он облегчит свои страдания, и рассказал ей все.
— Жером, — отвечала та, — согласись, что во всем этом виден божий промысел. Это Бог подставил Тома Пише под твое ружье, покарав за причиненное тебе зло. Но это Он же, наказывая за неверие, позволяет лукавому мучить тебя.
Дед тяжело вздохнул:
— Да не причастны к этому делу ни Бог, ни Сатана!
— Кто же тогда?
— Все это — чистая случайность и моя фантазия! Когда я увижу проклятого зайца у своих ног, ум мой успокоится.
Моей бабке не оставалось ничего другого, как в очередной раз покориться. Кто-кто, а уж она-то знала характер своего мужа.

XI
Передохнув пару дней, Жером Палан снова направился в поле.
Но, как и в первый раз, заяц перехитрил своих преследователей.
Как и в тот раз, дед возвратился грустный и обессиленный.
В течение целого месяца, два или три раза в неделю, он вступал в эту изнурительную борьбу. Бедный Спирон умер от истощения, и вконец измученному деду пришлось отказаться от мечты подстрелить проклятого зайца.
Благодаря аккуратности и распорядительности моей бабки, дом поначалу еще как-то держался. Но положение становилось все хуже, и ей уже приходилось продавать то что-нибудь из мебели, то какое-нибудь свое украшение.
Вскоре и эти средства исчерпались. Стены дома оголились. Опустели и ящики. От былой роскоши не осталось и следа.
И в тот вечер, когда издох Спирон, доброй женщине не оставалось ничего другого, как признаться мужу, что в доме не было даже крошки хлеба.
Жером Палан молча достал из кармана фамильные золотые часы, которыми страшно дорожил. Моя бабка боялась даже заикаться о них.
Он взглянул на часы и отдал их жене. Та отнесла их в Льеж, где и продала за девять луидоров. Придя домой, она выложила золотые на стол.
Дед посмотрел на деньги и с жадностью, и с сомнением одновременно. Отделив от кучки четыре луидора, он громко крикнул:
— Жена!
— Ты звал меня, муж мой?
— Да. Сколько времени ты сумеешь протянуть на пять золотых?
— Что ж, — прикинула в уме добрая женщина, — если постараться, то месяца два наверняка.
— Два месяца, — повторил дед, — двух месяцев мне хватит за глаза… Через два месяца я или сделаю рагу из зайца, или он загонит меня в могилу.
Бабка заплакала.
— Не бойся, жена! — стал успокаивать ее мой дед. — Я обязательно пристрелю этого зайца!.. С этими четырьмя луидорами я отправлюсь в Люксембург. Там у одного браконьера еще остались собаки породы моих бедных Фламбо и Раметты. И если мне удастся купить у него пару таких гончих, то — клянусь! — через две недели ты непременно сошьешь себе муфту из шкуры моего проклятого преследователя!
Видя, как прогрессирующая болезнь каждый день накладывает на лице мужа зловещий отпечаток, моя бабка возражать не стала.
И вот одним прекрасным утром Жером Палан поехал в Люксембург. Он явился прямо в Сен-Юбер и пришел на этот самый постоялый двор, который тогда принадлежал его родному брату, Кризостому Палану.
Найдя там браконьера, он купил у того кобеля и суку, Рокадора и Тамбеллу, и к концу пятого дня возвратился домой.
На рассвете следующего дня Жером Палан был уже в поле.
Увы! — заяц оказался хитрее и сильнее любых собак любой породы. Он ушел от родственников Фламбо и Раметты так же легко, как от Рамоно и Спирона.
Однако теперь, наученный горьким опытом, Жером Палан понимал, что если зверь загоняет этих собак так же, как Спирона, то заменить их уже будет нечем. И потому не давал им бегать более трех-четырех часов кряду.
Полагая, что силой зайца не взять, мой дед решил прибегнуть к хитрости. Он заткнул все дыры в служивших изгородью кустах, через которые проклятое животное имело обыкновение убегать, и специально оставил две. Здесь он установил силки.
Приняв эти меры предосторожности, мой дед уселся неподалеку, во-первых, для того, чтобы выпутывать собак, если, паче чаяния, они угодят в петлю, и, во-вторых, затем, чтобы вовремя осадить в неуловимого зайца изрядный заряд дроби.
Но тот, видно, смеялся над охотником.
За версту чуя силки, он проделывал дыры в других местах и, не оставляя на колючих ветках ни шерстинки, выскакивал так далеко, что стрелять оказывалось бесполезно.
Как тут не свихнуться!
Два месяца прошли, а заяц оставался живым и невредимым!
Дети не получили рагу.
Жена не сшила себе муфты.
Что до охотника, то он еще жил, если можно было назвать жизнью его жалкое существование.
Дед не знал покоя ни днем, ни ночью. Он пожелтел, как лимон. На костях его осталась только кожа, прозрачная, как пергамент. Но какая-то нечеловеческая сила поддерживала его. Так что, несмотря на ежедневные изматывающие гонки, он все еще крепко стоял на ногах.
Прошло еще два месяца.
Паланы влезли в долги. И в немалые.
Настал день, когда им пришлось покинуть свой дом, который отошел кредиторам.
— Пустяки! — упрямо говорил дед. — Главное — пристрелить, наконец эту каналью!