Темная комната — Попов В.

Страница 24 из 26

Стоп-кадр (повесть)

Зиновий, подняв руку, радостно приветствовал меня.
Теперь все меня уже знали.
Гримёрша просила зайти к ней, если можно, минут за сорок до съёмки; седая старушка с платёжной ведомостью подошла ко мне и вписала мою фамилию, имя и отчество. Люди, которые раньше меня не замечали и которых я раньше не замечал, теперь здоровались со мной.
— Ну что? — выдохнув, спросил я Зиновия. — Пора?..
— Да ты что! — легкомысленно сказал вдруг Зиновий. — Съёмка-то ночью будет, в десять часов! Ночью пожар, сам понимаешь, лучше видно! Так что пока гуляй!
Я выскочил на крыльцо.
Я побежал по лесу. Потом я решил — раз выпало свободное время — посмотреть ещё раз на место съёмок, пока там ещё спокойно и тихо, ещё раз всё продумать.
Я побежал по Егерской аллее, свернул к телятнику.
Но там не было уже спокойно и тихо. Там стояли уже и лихтваген — от него шли чёрные кабели к прожекторам-ДИГам, — и камерваген, и тонваген. Двадцать чёрных осветительных ДИГов стояли в ряд метрах в тридцати от телятника. Ближе к нему стояли сразу четыре камеры (подойдя ближе, я увидел, что это пока что только треножники).
Помощники оператора утоптали снег, потом положили рельсы и сверху поставили операторскую тележку с треножником.
Потом они, пробуя, покатали тележку вперёд-назад.
Ко мне подошла какая-то женщина, потрогала вдруг рукой мои щёки.
— Лицо не обморозьте, — сказала она.
— Постараюсь, — сказал я.
Репродуктор на крыше тонвагена громко орал какую-то песню. Потом вдруг зажглись сразу все ДИГи, но при ярком солнце свет их казался тусклым.
Я пошёл по вытоптанной перед зданием площадке, важно потрогал треножник — хорошо ли стоит? Треножник, как я и думал, стоял хорошо — дело было не в этом.
Просто я понял вдруг, что сегодня я здесь самый главный, всё это громоздится для того, чтобы снять меня, как я спасу из конюшни лошадей.
Я неторопливо ходил по всей площадке. Кого-нибудь другого давно бы прогнали, но, посмотрев на меня, все лишь здоровались и ничего больше не говорили.
Я подошёл к телятнику, внутри него сразу несколько молотков приколачивали что-то, а один плотник ползал по крыше и приколачивал заплаты на дырявые места.
«Что ж! Неплохая подготовка», — подумал я довольный.
Я прошёлся вдоль всего здания и вдруг увидел сбоку, метрах в пятнадцати, самолётный мотор с пропеллером! Он стоял на какой-то подпорке и был оцеплен со всех сторон красными флажками на верёвке.
«Мотор-то зачем? Летать уж, во всяком случае, я не обещал!» Вдруг я увидел, что ко мне идёт милиционер, в шапке с опущенными ушами, в огромных валенках.
Он взял меня за плечо.
— Мальчик! — Изо рта вырвался белый пар. — Уйди, пожалуйста, с площадки!
— Это наш! — закричал ему кто-то.
— Всё равно! — сказал он. — От ветродуя держись подальше!
Я отошёл от мотора, который оказался на самом деле ветродуем.
По площадке, подняв на серебристой «удочке» микрофон, ходил человек, примериваясь к чему-то, как рыболов на берегу реки. Осветительные прожекторы — ДИГи — то зажигались, то гасли.
По площадке ходила девушка в полушубке, с пушистым инеем на бровях и ресницах. В руке она несла термос и наливала по очереди в крышечку термоса всем работающим на площадке.
— Вам налить? — спросила она меня.
Я кивнул, и она налила мне в белую крышечку отличного горячего, сладкого кофе!
Я не спеша выпил, поблагодарил, и она пошла дальше.
Что я испытывал в тот момент?
Честно говоря, я испытывал счастье!
Потом на аллее в самом конце появилась крохотная чёрная «Волга». Она ехала среди высоких пушистых деревьев, быстро приближаясь. Вот она выехала на площадку — и из неё вылез Зиновий.
— Ты здесь уже? — увидел он меня. — Молодец! Пойдём поглядим, что и как.
Мы вошли в тёмный, после солнца, телятник. Там были установлены новые перегородки, сделаны стойла, хотя ничего этого, как я знал, в фильме снято не будет.
— Значит, так! — сказал Зиновий. — Вбегаешь, снимаешь все эти запоры, выводишь лошадей в коридор, садишься на самую последнюю и гонишь всех к выходу. Двери оставь открытые, не забудь. Всё ясно?
Я кивнул.
— Ну… давай. Вот пока твой конь! — Он протянул мне старую метлу.
Мы вышли.
— Давай, — сказал Зиновий.
Я с разбегу растворил двери, вбежал, снял вальки, закрывающие стойла, покричал и на метле вприпрыжку, промчавшись по тёмному коридору, «выехал» наружу.
— Так, — Зиновий кивнул. — А теперь поедем обедать, потом — готовиться.
Он усадил меня в «Волгу», и мы поехали.
В столовой я сидел в этот день за столом, за которым сидели самые главные: Яков Борисыч, Зиновий и оператор. Яков Борисыч подзывал к столу разных людей, спрашивал о готовности, и те подробно рассказывали.
После обеда я вышел, отдуваясь, во двор.
Вдруг я заметил, что рядом со мной идут, часто кивая, Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна.
— Уж простите нас, — сказала Любовь Гордеевна. — Обещали антенну-то скоро вернуть. А то привыкли уж к телевизору, к идолу этому, без него не знаем прямо, куда деться!
— Скоро, скоро… — сказал я и быстро отошёл. Потом я обернулся, посмотрел им вслед, как они медленно, под ручку идут по улице, — тёмные на фоне низкого солнца.
Потом я пошёл в общежитие — пора было уже готовиться к съёмке.
Стало уже смеркаться, когда мы выехали. Мы медленно ехали по Егерской аллее. Впереди конюх Жуков гнал лошадей, за ним ехали мы в автобусе. Стёкла автобуса замёрзли, покрылись белыми мохнатыми ветками, как ветки на деревьях, среди которых мы ехали. Автобус словно был частью леса. За нами шли остальные машины.
Наверно, такого торжественного шествия аллея не видела с тех пор, как здесь жил Абрам Ганнибал, которому принадлежало это поместье.
Темнота зимой наступает очень быстро…
Только мы приехали — сразу зажглись несколько ДИГов. Телятник и деревья за ним ярко осветились. Я вдруг подумал, что никогда за всё время существования этого телятника — нет, даже за всё время, пока стоят тут деревья, и даже за всё время, пока существует это место, — оно не было освещено ночью так ярко! Почему-то это ощущение очень взволновало меня.

Жуков загнал лошадей внутрь, операторы, осветители, звуковики заняли свои места.
— Ну… готов? — тихо спросил меня Яков Борисыч. Я кивнул.
— Внимание! — закричал в рупор Яков Борисыч. Зажглись все ДИГи. Стало светлей, чем днём. Было даже видно, что наверху снежинки летят в другую сторону, чем внизу.
— Пиротехники! Готовы? — закричал в рупор Яков Борисыч.
— Готовы! — послышалось из-за дома.
— Поджигай! — закричал Яков Борисыч.
Из-за телятника выскочил человек с факелом на длинной палке и поднёс огонь к крыше телятника. Крыша (видимо, смазанная чем-то) сразу вспыхнула.
— Ветродуй! — закричал Яков Борисыч.
Авиамотор сбоку от телятника завертелся, пропеллер погнал тучею снег, при этом снежный поток крутился — получалась метель.
Потом уже, мельком, я заметил, что у флажков, окружающих ветродуй, стоит человек в тулупе и ушанке и деревянной лопатой бросает к пропеллеру снег, чтобы метель получалась гуще.
Откуда-то взявшийся Булкин ходил по площадке и всё объяснял их ошибки, но никто даже не отгонял его, все напряжённо смотрели вперёд.
— Приготовились! — закричал в рупор Яков Борисыч. «Бип!» — громко донеслось из репродуктора на крыле тонвагена.
— Мотор! «Би-бип!»
Я видел, как сбоку перед камерами выскочила девушка, стукнула чёрно-белой палкой по чёрной дощечке, крикнув:
— Кадр сто, дубль один!
— Начали! — крикнул Яков Борисыч.
— Ну… иди! — тихо сказал Зиновий и подтолкнул меня в плечо.
Я побежал. Операторы с ассистентами стояли спиной ко мне, не оборачиваясь. Я пробежал мимо них, подбежал к двери — распахнул её, вбежал в тёмный тамбур, распахнул другую дверь. В коридоре горела тусклая лампочка. Лошади спокойно стояли в своих стойлах.
Я стал снимать вальки, вытягивать лошадей в коридор. Они вышли, но к выходу не шли. Я закричал, стукнул вальком по перегородке. Вздрогнув, присев, лошади метнулись к выходу.
Я вскочил на последнего — Орлика — и, что-то крича, погнал их к выходу. Лошади, ярко осветившись, разбежались в стороны. Я увидел вдали группу, освещённую заревом. Я подскакал к Якову Борисычу и спрыгнул, бросив поводья.
— Снято! — закричал в рупор Яков Борисыч. Все сразу задвигались, облегчённо заговорили.
— Яков Борисыч! — оборачиваясь, крикнул один из операторов. — Огня мало было!
Я посмотрел на крышу, переводя дыхание. Огонь действительно был довольно низкий.
— Яков Борисыч! — сказал я. — Ещё раз!
Он посмотрел на меня:
— А успеем?
— Успеем, — сказал я.
Яков Борисыч снова посмотрел на меня, потом поднёс рупор ко рту.
— Ещё дубль! — закричал он. — Загоняйте лошадей!
Жуков и ещё какие-то люди затащили обратно лошадей.
— Пиротехники! Больше огня!
— Е-есть!
Пиротехники, поставив лестницу, залезли на крышу, что-то разлили.
— Внимание! — закричал Яков Борисыч. — Поджигай! Пламя было выше, чем в прошлый раз, — осветило даже стоявшие в стороне пожарные машины.
Ко мне вдруг подбежал ассистент оператора.
— Побольше вдоль конюшни проскачи! — крикнул он и побежал обратно.
— Приготовились! — закричал Яков Борисыч. «Бип!» — донеслось из тонвагена.
— Мотор! «Би-бип!»
Снова выскочила перед камерами девушка и, крикнув: «Кадр сто, дубль два!» — хлопнула в деревянную хлопушку.
— Начали! — крикнул Яков Борисыч. Кому-то кивнув, я побежал.
Я пробежал мимо операторов, снова открыл двери и вбежал в коридор. На этот раз лошади стояли неспокойно, ржали. Дым облачками уже просачивался сверху.
Только я открывал лошадей — они выскакивали. Последний — Орлик, и я на нём.
Я поскакал вдоль конюшни.
— Снято! — глухо, как сквозь вату, услышал я наконец крик Якова Борисыча.
…Потом я видел, как снимали падение крыши: за домом затрещал трактор, потянул крышу тросом, и она провалилась, поднялся столб пламени, но я уже как-то отключился.
Уже очень поздно мы ехали обратно. Горели фары автобуса, тихо падал в лучах света снег, но казалось очень темно — тьма наваливалась с обеих сторон.
Потом стало совсем темно, я уснул.
— Вставай, — услышал я голос Зиновия. — Приехали.
С трудом я открыл глаза. Мы стояли у отцовского дома. Не помню, как я дошёл, и сразу же, раздевшись в темноте, я уснул.
Ночью мне снился пожар — то ли пожар конюшни, то ли пожар зерносушилки, то ли какой-то третий, — я даже проснулся в поту. Я встал. Отца уже не было. Я походил по квартире, позавтракал. Я вдруг вспомнил с чувством некоторого неудобства, что не вижусь с отцом третий день, настолько меня затянула работа в кино.
В этот день я в съемках не участвовал, но Зиновий взял меня с собой на место следующей съемки. На льду реки, у проруби, стояли уже тонваген, камерваген, лихтваген, от него чёрные кабели шли к высоким чёрным ДИГам.
Я посмотрел наверх. Антенны на доме Василия Зосимыча над обрывом по-прежнему не было. Это было естественно, так и должно было быть, но я вспомнил вдруг, как снимал у них антенну, и ещё, как вчера они просили меня приделать им антенну обратно и как, после моего отказа, уходили вдвоём, под ручку, маленькие, тёмные на фоне солнца, и мне стало почему-то грустно.
Осветители то включали, то выключали яркие ДИГи — на этот раз их было гораздо меньше, чем у меня, — съемка-то предстояла дневная. Операторы прикладывались к камерам, нацеленным на прорубь.
Я подошёл, заглянул — она была тёмная, бездонная!
— А без этого — никак? — вздохнув, показал я на прорубь Зиновию.
— Опять ты за своё! Без этого, без того! — Зиновий вскипел. — Не нравится — не снимайся! Никто тебя особенно не просит!
— Почему… не просит? — спросил я.
— Потому! Еле Якова Борисыча уговорил тебя взять! Думал — хороший парень, из простой семьи! Нормально снимется, без всяких вопросов! Знал бы, что ты такой!..
— Вообще-то я из простой семьи, но мой папа — профессор.
— Оно и видно! Вечно лезешь во всё, что тебя не касается! Твой предшественник, хочешь знать, на этом и сгорел!
— Как… сгорел?
— Так! Одно ему не нравилось, другое. Пришлось расстаться!
Я молчал.
— Из-за тебя же, кстати, — с досадой сказал Зиновий. — Из-за тебя же, кстати, он и топится!
— Кто, — удивился я, — предшественник?
— При чем тут предшественник?.. Главный герой!
— А… зачем? — испугался я.
— Ну, конюшня-то загорелась, а он с дежурства ушёл. То есть, если бы не ты, лошади могли бы сгореть. Ну, и не может он себе этого простить, понимаешь? Что из-за него чуть было лошади не сгорели. Тем более, все думают, что он это лошадей спас… Спас-то ты, а все думают, что он. Понимаешь? А ты молчишь!
— А почему я молчу? — удивился я.
— Потому что ты гордый.
— При чём тут гордость-то? — я удивился. — А он почему не скажет, как было?
— Он тоже гордый! Не может сказать людям, что такую промашку дал!
— Ну и что? — спросил я. — Лучше не говорить, а потом — в проруби топиться?
— Ну, дело там не только в этом… там сложно всё. И тут ты ещё! Он просит тебя: «Ну, признайся! Ну скажи людям, что это ты лошадей спас!» А ты молчишь! Как бы предстаёшь перед ним немым упреком!
— А почему я молчу?.. Ах, да.