Продлёнка — Матвеева Л.

Страница 31 из 33

Продлёнка (повесть)

— В кино всё решает режиссёр, — ответила простодушная Жанна. — Режиссёр всё решает. Он выбирает, кого снимать. И кто хорошо танцует, а кто плохо. Там другие совсем танцы, в картине. Всё решает режиссёр.
«В кино всё решает режиссёр» — эти слова несколько раз слышала Жанна на студии. Когда их произносила Тамара с голубыми волосами, она, может быть, понимала, что это значит. Тамара говорила это с умным видом:
— В кино, Жанночка, ласточка, всё решает режиссёр. Ни актёр, ни редактор, ни сценарист, по существу, ничего не значат. Режиссёр и только режиссёр всё решает. Потому что кино — это кино.
Когда эти слова повторяла Жанночка, получалось смешно. Получалось, что Жанна строит из себя кинозвезду. И Катя Звездочётова переспросила:
— Режиссёр всё решает?
— Всё решает.
— Потому что кино — это кино?
Жанна и тут не поняла, что надо быть осторожнее. Она не догадалась промолчать, отойти в сторонку, посидеть тихонько. Нет, она обрадованно подтвердила:
— Кино — это кино. И всё решает режиссёр.
Вот тут Катя Звездочётова расхохоталась Жанне в лицо. А за Катей — вся продлёнка…
В тот день Жанна Волохонская поняла, что сниматься в кино — не только радость.
А потом все как-то быстро забыли, что Жанна — кинозвезда. Жили себе и жили, как раньше.
Жанночке, конечно, хотелось, чтобы они помнили, чтобы говорили: «А у нас на продлёнке есть одна девочка, да вот она, её зовут Жанночка. Она, знаете, снимается в кино. Картина называется «Сороконожка». Правда, правда!» Но никто, ни один человек, ничего похожего не говорил. А Мария Юрьевна относилась к Жанне как раньше и поставила тройку по немецкому. А Галина Макаровна выгнала её с урока физкультуры из-за невыстиранной майки. Она строго сказала:
— Ты, Жанна, большая девочка. Должна сама следить за своей физкультурной формой.
Все были к ней несправедливы.
Однажды вожатая Марина прибежала в четвёртый «Б»:
— Пионерское поручение, срочное и важное! Девочки! Надо пойти и подежурить у кабинета врача. Там первоклассникам делают прививки, некоторые плачут, а надо, чтобы не плакали. Ну, быстренько, трое! Самые весёлые, самые выдумщицы и добрые. Ну, кто? Наверное, ты, Жанна?
Жанна замялась. Не хотелось ей возиться с малышами, да ещё ревущими. Жанна видит себя актрисой, а ей предлагают что-то такое обыкновенное.
— Не смогу, Марина. Мне нужно на студию.
— Давайте я пойду, — сказала Майя Башмакова, — я много сказок знаю.
— А я им буду песни петь, — побежала за Майей Кира Сухиничева, — и картинки покажу, — она схватила свой альбом.
— Я тоже петь умею! — Мальвина с ними пошла.
Другие девчонки вдруг вспомнили о своих талантах, но вожатая сказала, что троих вполне хватит. Не нужно там, у кабинета врача, устраивать фестиваль. Потому что, честно говоря, не такие уж там массовые рыдания — всего двое вопят, всех будоражат. А её, вожатую Марину, вызвали в райком комсомола. Ну как уйти, если люди ревут? Теперь-то она Спокойна.
Жанна думала: «А я не пошла, и правильно — пусть знают, что я не такая, как они».
Сумела доказать своё — радуйся. Но радости почему-то не было. Они по-прежнему не хотели признать Жанну особенной.
Иногда Жанна пыталась напомнить им всем, что она же не такая, как они, а совсем другая. И она начинала, отведя в сторону Нину Грохотову или Майю Башмакову: «А у нас на съёмках, знаешь, был случай…» Но Майя или Нина почему-то не слушали, отвлекались, начинали рассказывать что-то своё. Получалось, что всё на свете интереснее, чем Жанночкины киносъёмки.
Ледяная горка на бульваре — интереснее. Симины вечерние газеты — интереснее. Парашют Вадика Васюнина — безусловно, интереснее. А уж собака Инга, девочка-боксёр, интереснее в сто раз.
Дикие люди, не умеющие слушать, не понимающие ничего в искусстве. Ладно, они не слышат Жанну — она не будет слышать их. Время от времени её вызывают на студию, а там другой мир, великие люди и каждую минуту свои чудеса.
И тут Жанна решила, что ей повезло. В их продлёнку пришла писательница. Жанна сразу почувствовала симпатию к ней — творческие люди легко поймут друг друга.
— А у нас на киносъёмках… — начала Жанна, но писательница не проявила большого интереса. Может, не поняла? — Я в кино снимаюсь, — с нажимом объяснила Жанночка.
— И что же дальше? — спросила странная писательница. Как будто она видит каждый день или хотя бы каждую неделю детей, которые участвуют в киносъёмках.
— У нас один актёр, очень известный, знаменитый, забыл однажды свой текст. А в кино всё решает режиссёр, — добавила Жанна упавшим голосом. Потому что писательница явно не заинтересовалась ни знаменитым актёром, ни истиной, что кино — это кино. Жанне сразу разонравилась эта писательница.
Почему она с большим интересом слушает Женю Соловьёву, хотя Женя рассказывает всего лишь о парикмахерской? Почему ей нравится Денис, хотя он цепляется ко всем, как крючок? Почему у писательницы у этой загорелись глаза, когда Андрей Кекушев рассказал про свою бабушку Мусю? Разве может быть парикмахерская интереснее, чем киностудия? Жанна нашла ответ: эта писательница мало что понимает в жизни. Потому она и сама слишком обыкновенная. И одежда обычная, и манеры обычные. Если ты писательница, то и веди себя как настоящая писательница. А то что же? Кольцо, правда, она приносила однажды удивительное, и камень менял цвет. Но ведь она даже это кольцо не носит. А ещё писательница. В сумке принесла и в сумке унесла. А надо было надеть кольцо на палец и держать руку так, чтобы все видели поразительный волшебный камень.
Нет, не нравится Жанне писательница.
Сочинение про Муму Жанна так и не смогла написать. Когда все собрались домой, Мария Юрьевна сказала:
— Жанна, придётся тебе сегодня дома ещё раз прочесть рассказ и написать сочинение.
А дома было пусто. Мама на киностудии, монтажный цех работает до поздней ночи, у мамы сегодня вечерняя смена. А папа у себя на телевидении, у него тоже вечерняя смена.
За окном кричат мальчишки — они играют в хоккей, хотя лёд уже тает.
Думала, что папа поможет написать про Муму. Но придёт он, наверное, не скоро. Придёт, как всегда, голодный. А голодного папу лучше не трогать. Значит, сначала надо ему поужинать. Но сытый папа любит дремать у телевизора. Значит, сытого папу лучше не трогать тоже. И к усталой маме лучше не приставать.
Жанна садится за письменный стол, подпирает голову кулаком и думает о Муму. В окне отражается оранжевая лампад кухне гудит тихонько холодильник. Тишина в квартире.
Вздохнув, Жанна достаёт из портфеля тетрадку, берёт с полки сборник рассказов Тургенева. И тут видит на письменном столе листочек, на котором написано семь цифр. Номер телефона. Жанна смотрит на этот листок. Позвонить? А что толку? Она не понимает Жанну, эта писательница. Не хочет понимать. Жанна её тоже не понимает. Нет, не будет она звонить. Она мне не нравится, я ей не нравлюсь. Чего зря звонить?
Решив так, Жанна набирает номер.
Вопрос, который задаёт Жанна, звучит, наверное, странно. Хорошо, что мамы и папы нет дома.
— Скажите, почему меня никто не любит?
Жанна ждала ответа, она надеялась на утешение. Могла бы писательница воскликнуть: «Ну что ты, Жанночка! Ты такая милая девочка! Тебя нельзя не любить». Пусть бы это было не совсем искренне — всё равно приятно.
Нет, она говорит совсем другое, эта писательница:
— А ты, Жанна, кого-нибудь любишь? Хоть кого-нибудь?
Какой жёсткий, недобрый голос. И неправда. Жанна кладёт трубку. Конечно, неправда. Почему же — никого? Она любит маму. И папу она тоже любит. Она их очень даже любит. Почему же — Никого?
Во дворе ликуют мальчишки. Только и умеют орать, толкаться и забивать свою дурацкую шайбу.
Наверное, там гуляют и девчонки. Но и к ним Жанна не пойдёт. Только и знают ехидничать и вредничать. Да, у Жанны нет ни одной подруги. А с кем дружить-то? Катя Звездочётова воображает из себя какую-то королеву. А какая же она королева? Просто злая девчонка. А Сима её слуга. Мальвинка дура. Грохотова завистливая. И тут Жанна спохватывается: «Ой, неужели я правда никого не люблю! Никого совсем? Совсем никого?» Ей становится очень тоскливо и одиноко. Она растерянно смотрит на телефонный аппарат, он похож на серую лягушку. Лучше бы не звонила. Ну как же — никого? А мама? А папа? Конечно, она их любит. И они её — конечно. Только почему-то приходит такое время, когда человеку мало родительской любви. Нужны друзья, и жить без них трудно. Жанна очень нуждается в друзьях, хотя говорит сама себе: «Я в них не нуждаюсь». Потом, посмотрев на обои в синюю полоску, говорит, обращаясь к синей полоске:
— Пусть они меня полюбят, а тогда уж — я их.
Молчат синие полоски. И серая лягушка телефона молчит, никто не звонит Жанне. Никому она не нужна. Когда мама или папа дома, телефон не молчит.
Жанна сидит расстроенная. Никогда больше она не позвонит этой писательнице. Решив так, она снова набирает её телефон:
— Послушайте, неужели я хуже их всех?
— Ну почему же? Я так не говорила.
— Хотите честно? Катя злая. Мальвинка дура. Женя тихоня. Денис крючок. Разве нет? Скажите честно. Ну, скажите!
— Интересно. Жанна, ты когда-нибудь слышала такое слово — доброжелательность?
— Слышала, слышала. Я вас поняла. Но вы ответьте: разве я не права?
— Нет, не права. Человек не смотрится с одной стороны. Его надо суметь увидеть с разных сторон.
— Как это?
— А вот так. Катя Звездочётова злая? Допустим. Но она ещё и грустная. А ведь ты её не пожалеешь, правда? Мальвина не самая умная? Но она добрая. Женя Соловьёва тихая, но смелая. В этих «но» — своя правда. Ты, Жанна, не спеши судить других. Не спеши. Попробуй судить и винить себя.
— Себя? А в чём я виновата?
— Не знаю. Но думаю, что только тот, кто обвиняет в первую очередь себя, — только тот чаще других бывает прав.
— Обвинять себя? Ой, как не хочется.
Писательница засмеялась:
— Конечно, не хочется. Но, знаешь, я думаю, что этим определяется интеллигентность человека — умением винить себя, а не других. Помнишь, как хорошо говорит Мария Юрьевна: «Будьте интеллигентными людьми!»
Потом они прощаются. Жанна вздыхает.
— Серый! — закричали во дворе. — Серый! Скорее сюда! Будем копать пещеру!
Они там копают пещеру. Все вместе. Толкаются, ехидничают, смеются, вредничают, ссорятся, мирятся. Все вместе.
Надо писать сочинение.
Жанна придвигает к себе книгу. Далёкое чужое горе. Большой беспомощный Герасим. Обречённая собака. Она напишет обо всём этом, о том, как их жалко. Конечно, жалко. Но героев книг жалеть иногда намного легче, чем какого-нибудь Колю Ежова, незаметного мальчика. Или Нину Грохотову в новой куртке, белой, с меховой отделкой.
Жанна не знает, что похожие разговоры происходят теперь почти каждый день. Очень, очень похожие. Может быть, потому, что трудные вопросы у самых разных людей часто бывают одни и те же. Хотя каждый из них считает, что только у него одного-единственного могут быть такие вопросы.
— Почему меня никто не любит? — спрашивает один человек. — Я им не делаю ничего плохого, ведь правда? Они все завидуют мне — я лучше всех одета, у меня роскошная собака.
— Вот видишь. Сама к ним ко всем плохо относишься. Знаешь, начни с себя — упрекай себя почаще. Тогда легче во многом разобраться.
Другой человек пожаловался требовательно:
— Меня мама не понимает. Раньше любила и понимала. А теперь перестала. Я на это не согласна.
— Мама не понимает? А может быть, ты её не хочешь понять? Может быть, ей сейчас труднее живётся? Как ты думаешь? Ты сильная, смелая девочка. Поддержи маму, помоги ей.
— И так в булочную хожу, — проворчал человек.
— Маловато. Булочная, прачечная, мытые бутылочки для Антошки — мало. Надо сердцем сочувствовать.
— Сердцем. А чего же она? «Антошенька, тю, тю, тю. А ты — покупай, мой, пошевеливайся. Большая».
— Обвиняешь? А сама во всём права? Так не бывает, чтобы — во всём. Найди, в чём виновата. А маму надо жалеть, она — мама. А Антошу надо жалеть — он маленький. И папу — он устаёт. И всех людей — у всех свои печали. Понимаешь?
— Да ну их, — ответил человек. Но голос был не такой уверенный, как всегда.
Был и такой звонок:
— Если тебе человек, например, нравится, а ты ему — нет? Я не о себе говорю, мне-то девчонки задаром не нужны.
— Понимаю. Конечно, не нужны.
Он молчит, посапывает сурово в трубку.
Она ждёт, потом спрашивает:
— Чего же ты всё-таки хочешь?
— Ну, к примеру — как сделать, чтобы она, неважно кто, заметила, как к ней относится — неважно кто. Чтобы она поняла. Как сделать?
— А ты думаешь, она не поняла? Она поняла. Давно, ещё в сентябре.
— Ну да? Знает?
— Конечно.
— Сама вам сказала?
— Неважно. Но знаю, что знает.
— Значит, она нарочно не замечает? Издевается? — гневный голос дрожит в трубке.