Под крыльцом — Кэти Аппельт
Страница 3 из 28
Под крыльцом (повесть)
9
Впервые Барракуда увидел это чудище, когда плыл на своей утлой пироге по илистой протоке вдоль Большой песчаной поймы. Барракуда убивал животных и сдирал с них шкуры. Он охотился на бобров, лис, зайцев, скунсов, опоссумов. Но больше всего на свете он хотел убить аллигатора. На брюхе у этих рептилий мягкая, нежная кожа, а ещё у них жёлтые немигающие глаза. Глаза, которые смотрят на тебя в упор. Когда Барракуда смотрел в глаза других животных, он всегда видел в них страх. Но аллигатор — совсем другое дело. Аллигаторы никого и ничего не боятся. Никого и ничего — в целом мире.
Барракуда убивал кабанов, оленей и енотов. Он убивал их каждый день, и это было неинтересно. То ли дело — охота на аллигатора!
Был предрассветный час, и первые солнечные лучи робко пробивались сквозь утренний туман, освещая верхушки громадных деревьев. Было прохладно и так влажно, что впору было дышать жабрами, но Барракуда всё-таки был не рыба, а человек. Он с трудом глотал воздух, сырость обволакивала тело, словно клейкая плёнка. Ранним туманным утром, когда в лесу, словно патока, разливалась липкая, влажная тишина, Барракуда плыл в своей пироге, отталкиваясь длинным шестом. На носу лодки горела керосиновая лампа. Добравшись до Малой песчаной поймы, он оглянулся и потёр глаза: действительно он видел это или ему померещилось? Всю ночь он пил обжигающий ром, и перед глазами у него до сих пор стояла пелена. Это была длинная, тёмная ночь. Бесконечная, одинокая ночь.
— Нет, не может быть! — пробормотал он. — Такие большие аллигаторы водятся только в Африке.
Он схватил керосиновую лампу и, подняв её, стал всматриваться в мутную воду. Но разглядеть сумел только две воронки, которые плавно кружились на тёмной поверхности, образуя пузыри и белёсую пену. Человек пожал плечами и снова опустил в воду шест.
Какая-то мысль продолжала тревожить его. Он озабоченно покачал головой. Эти странные воронки… Они возникают, только если в воду быстро погружается что-то тяжёлое и огромное. Расстояние между воронками было никак не меньше тридцати метров. Что же это такое? Гигантская тварь или старое бревно, опустившееся на илистое дно протоки?
Барракуда внезапно почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Кровь бешено пульсировала в сонной артерии.
«У-у-у-ва-же-е-е-ние-е-е!» — гудело в густом, влажном воздухе.
Слово «уважение» впивалось ему в уши, словно тысячи голодных москитов.
Он вытер пот со лба, зачерпнул воды и плеснул на лицо. Но это не помогло. Он никак не мог избавиться от слова, которое преследовало его. Теперь оно вертелось на самом кончике языка. Так и хотелось выкрикнуть: «Уважение!» Но Барракуда крепче стиснул зубы и, с трудом проглотив гулкое слово, облизал сухие губы.
«Уважение»… Ну, разумеется! Только безумец не испытывает ни уважения, ни страха перед лицом такой твари. «Уважение»… Это слово было для него непривычно. Так же как незнакомо ему было и само это чувство — почтения, благоговения перед другим человеком, перед живой тварью или перед самой природой. «Уважение»… Он чувствовал, как слово тяжело ворочается у него в животе, словно проглоченная живьём добыча. Мрачная улыбка вдруг исказила изувеченное лицо Барракуды. Уважение. Добыча. Он добудет эту тварь. Любой ценой.
Он двинулся дальше, помогая себе шестом. Туман постепенно рассеивался, утренняя свежесть уступала место летнему теплу.
«Я ещё вернусь», — мысленно произнёс Барракуда.
Вскоре он был уже возле своего покосившегося дома.
— Я вернусь! — повторил он уже вслух, громко и решительно, так что это прозвучало как твёрдое обещание. Как клятва. Он подкрепил её, с силой ткнув шестом в тёмный прибрежный ил.
Человек состоит из крошечных клеточек. Бесчисленных клеточек, которые все вместе образуют кровь, кожу, кости. Но клеточки — это всего лишь тело. Телом движут желания. Желания Барракуды были просты — еда и питьё, чтобы утолить голод и жажду; одежда и кров, чтобы защититься от холода и непогоды. А ещё ему нужна бутылка с каким-нибудь обжигающим напитком — джином, водкой или ромом, чтобы побыстрее миновала долгая, тёмная, одинокая ночь и настало ясное, солнечное утро.
Однако на этот раз, подплывая на лодке к своему покосившемуся дому, он чувствовал, что каждая клеточка его тела жаждет чего-то нового, прежде неведомого. Уважение! Он жаждал уважения. Это было незнакомое, но страстное желание. Оно пронизало его целиком, просочилось под кожу, дошло до самого нутра. Оно сосало у него под ложечкой и было похоже на боль. Но Барракуде нравилась эта боль. Он ни за что не согласился бы расстаться с ней.
Он добудет эту гигантскую тварь. Царя-аллигатора. Добудет или погибнет. Барракуда ещё раз ткнул шестом в илистое дно протоки. Небо нахмурилось. Начинался дождь.
10
Рейнджер. Так звали старого гончего пса. Он сразу полюбил маленькую трёхцветную кошку и честно постарался предупредить её об опасности. Он указал на шкуры лис, ондатр и норок, прибитые к перилам, на кожи гремучих змей и крокодилов, сложенные на ступеньках. Хозяином гончего пса был Барракуда. Это он посадил Рейнджера на цепь.
— Если только он увидит тебя… — оглянувшись, начал Рейнджер, но так и не смог договорить.
Барракуда безжалостен. К тому же у него есть ружьё, с которым он не расстаётся. Ружьё, которое стреляет.
Рейнджер отлично знал, что такое ружьё. Когда-то давно (пёс уже не помнил, сколько лет прошло с тех пор) он ходил на охоту с Барракудой. Он бежал рядом с хозяином, который стрелял в енотов и белохвостых оленей. А потом наступила та ужасная ночь, когда Рейнджер загнал рысь — большую дикую кошку с горящими жёлтыми глазами. Он запел свою победную песнь, но как только хозяин взял зверя на мушку, пёс вдруг почувствовал неладное. Он отпрянул от рыси, и в тот же миг грянул выстрел. Барракуда промахнулся — пуля попала в Рейнджера.
Человеку даже в голову не пришло пожалеть пса или попытаться ему помочь. Он злобно пнул раненую собаку кованым сапогом, прорычал: «Глупый пёс!» — и не оглядываясь зашагал к дому. Рейнджер, хромая, поплёлся за ним. Потом Барракуда посадил его на цепь и сделал сторожем, который должен был лаять, если дикие звери подходили слишком близко к дому. Так Рейнджер превратился из охотничьей собаки в цепного пса, который не мог отойти от крыльца дальше чем на шесть метров.
Рана его в конце концов затянулась, но пуля так и осталась в лапе, и каждый день боль напоминала о ней. Но страшнее пули была цепь, которая приковала его к крыльцу покосившегося дома. Приковала к жестокому хозяину.
Рейнджер знал: кошка обречена. Если она попадётся в руки Барракуде, он пристрелит её из своего старого ружья — просто так, ради забавы. Или сделает из неё приманку для охоты на аллигатора — привяжет к дереву, что растёт на заболоченном берегу песчаной поймы у кромки воды, где, невидимые глазу, плавают аллигаторы, и они одним махом перекусят пополам маленькую кошку. Барракуда способен на всё.
— Но мне некуда идти, — сказала трёхцветная кошка.
Рейнджер понимал, что должен уговорить её бежать отсюда, но был не в силах расстаться с ней. Неужели он снова останется здесь в полном одиночестве с цепью на шее? Нет, только не это! Он затряс головой так, что его длинные уши зашлёпали по шее.
— Хорошо, оставайся. Только держись от Барракуды подальше.
И они вдвоём залезли под крыльцо. Там было тепло и уютно. Там они были в безопасности. В спасительной темноте. Под крыльцом.
Стоит подуть лёгкому ветерку, и деревья в лесу начинают петь. Если прислушаться, можно разобрать слова их песни. В этот час на ветру раздавались голоса рябины, клёна и можжевельника. Они пели о старом чистокровном гончем псе, посаженном на цепь. Все эти годы они наблюдали за ним, слушали его тоскливый блюз. И если бы Рейнджер понимал язык деревьев, он узнал бы, что деревья поют о том, как он встретил друга.
11
Тридцатиметровый аллигатор. Очень много времени должно пройти, пока аллигатор дорастёт до такой длины. В этих заброшенных лесах годы текут один за другим, но никто не ведёт счёт времени. Никто, кроме деревьев. Если спросить их, то они, может быть, поведали бы, сколько веков миновало с тех пор, как из белого кожистого яйца вылупился на свет крохотный крокодильчик. Он был слабый и беспомощный, не больше мизинца, и легко мог достаться на обед ястребу, орлану или белой цапле. Или его мог проглотить взрослый аллигатор. Так и случилось с некоторыми его братиками и сестричками. Но этот крокодильчик от рождения был ловким и хитрым. Он быстро научился прятаться в разных подводных укрытиях — под камнями, в тёмных пещерах. Он прятался среди грязного ила в самых укромных уголках подальше от острых клювов и хищных зубов, подальше от цапель, журавлей, щук и взрослых аллигаторов.
Он прятался от своих сородичей, даже от собственных родителей. Пока он был малышом, он кормился разными мелкими насекомыми — жуками, комарами, стрекозами, садившимися на поверхность воды. Потом он начал охотиться на мальков и головастиков. Шли годы, крокодильчик становился всё больше, и всё крупнее становилась его добыча. Теперь он охотился не только в воде, но и на мягкой болотистой почве речной поймы. Когда он неподвижно лежал на берегу, его толстую коричнево-зелёную кожу было невозможно отличить от бурой грязи и тёмного ила. Вскоре он начал лакомиться кроликами и белками, норками и бобрами.
У него были железная выдержка и острое обоняние. Он легко мог учуять слабое или раненое животное. Тогда он терпеливо поджидал жертву, загонял её в ловушку и приканчивал. Животное погибало сразу: схватив жертву, он тут же перекусывал ей шею, тащил в мутную воду, на самое дно, и прятал в укромное место. Через пару дней, когда тело пропитывалось водой и илом, Царь-аллигатор поедал свои припасы. Потом он всплывал к поверхности, похожий на громадное бурое бревно, и дремал, переваривая свой обед. А проголодавшись, снова начинал охоту.
Его добычей мог стать любой беспечный обитатель здешних мест — длиннорогий олень, дикая свинья-пекари, рыжая лисица. Он поедал всё без разбора. Он умел искусно маскироваться, мог часами лежать без движения, поджидая жертву, ловко избегал опасных участков — болотной трясины и зыбучих песков. Ему часто доводилось видеть, как животных засасывало в страшную бездну. Лишь немногим удалось вырваться оттуда. Но ещё никому не удалось спастись от его мощных челюстей и острых, словно клинки, зубов. Никому.
«Разве аллигатор может прожить тысячу лет?» — спросите вы. А почему нет? Тысячу лет и даже больше. В этих тёмных, непроходимых, безлюдных лесах есть и другие древние существа. Такие же древние, как Царь-аллигатор.
А может, и ещё древнее. В лесу есть деревья, которые растут там с незапамятных времён. Они знают, откуда взялись все остальные растения и звери. Если дерево может прожить тысячу лет и даже больше, почему же не может аллигатор?
До тех пор пока Барракуда не выследил его, почти никто не знал, что среди зыбучих песков и топей, между Большой песчаной поймой и её младшей сестрой, в своём тайном логове скрывается Царь-аллигатор. Знали о нём только другие аллигаторы, да старые деревья, да птицы, пролетавшие над этими гиблыми местами.
И ещё одна древняя тварь. Та, что сидела в темнице. В большом глиняном горшке под корнями огромной умирающей мексиканской сосны.
Подплыв к берегу, Царь-аллигатор прикрыл свои золотисто-жёлтые глаза и прошептал:
— Ссссе-ссст-ра-а-а… Сссс-ко-ро на-сссс-та-нет твой часссс… — и бесшумно опустился на дно, скрывшись под мутной, грязно-бурой водой.
И снова Праматерь осталась одна в кромешной тьме. Царь-аллигатор жил на земле уже тысячу лет. Но она, пленница глиняной тюрьмы, была старше его. Намного, намного старше.
12
Представьте себе чистокровную гончую, которая создана для того, чтобы охотиться, выслеживать и загонять зверя. Гончую, которую сделали цепной собакой и которой только и остаётся что выть на луну. Но Рейнджер всё-таки был чистокровным гончим псом. Эта порода отличается острым нюхом. Гончая, уткнув нос в землю, легко отыщет ребёнка, который заблудился в лесу, или лошадь, убежавшую из стойла. Она может даже найти человека среди тлеющих развалин сгоревшего дома.
Острый нюх — главное достоинство гончих. Вдобавок к этому у некоторых гончих очень развит слух. Рейнджер был из их числа. Пёс, много лет просидевший на цепи, давно изучил все звуки, которые раздавались в этих краях. Он знал, как стрекочут цикады, как поют большие лягушки возле протоки, как поскрипывают старые сосны, чьи корни глубоко ушли в плотную красную глину. Знал, как енотиха подзывает своих деток, когда они, расшалившись, убегают слишком далеко от родной норы. Он различал едва слышный шелест крыльев большой неясыти, когда в наступающих сумерках она, словно тень, мелькала на темнеющем небосклоне.
Рейнджер отлично знал звуки, которые издавал ржавый пикап, который по вечерам выезжал со двора, а ранним утром снова подкатывал к дому. Едва заслышав в отдалении тарахтение старенького мотора, пёс мог с точностью до минуты определить, когда появится машина и сколько времени есть у трёхцветной кошки, чтобы юркнуть под крыльцо. Под крыльцом она была в безопасности. И она должна была оказаться там до того, как Барракуда выйдет из грузовичка и прошагает по дорожке прямо к крыльцу. Потом он громко протопает по ступенькам. Сначала он откроет дверь, и та тяжело и надсадно заскрипит, а потом со стуком захлопнется.
Рейнджер множество раз слышал сухой треск выстрела и свист, с которым пуля рассекает тяжёлый, влажный воздух. Все эти звуки были знакомы старому гончему псу. И вот теперь в его жизни появился новый звук — мягкий, тёплый, урчащий: «Мурррр, мурррр, мурррр…» Всякий, кому доводилось общаться с кошками, сразу узнал бы этот звук — кошачье мурлыканье.
Как известно, все кошки мурлычат, когда им хорошо. И трёхцветная кошка тоже мурлыкала, свернувшись пушистым клубком возле старого гончего пса. Рядом с ним ей было хорошо и уютно. Раньше, до того как появилась кошка, Рейнджер и не подозревал, что ему был очень нужен этот тёплый домашний звук. И очень нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Пока не появилась кошка, он не понимал, как он одинок. Как ему было плохо.
Слушая, как возле него мурлычет маленькая трёхцветная кошка, он вдруг понял, что ему нужно ещё кое-что — чтобы она выслушала его историю. Истории всегда рождаются в одиночестве. А теперь, когда у пса появился слушатель, он наконец смог рассказать свою повесть. Рейнджер рассказал кошке о своём счастливом детстве. Тогда он был жизнерадостным щенком, а мать учила его брать след и петь песни по ночам, когда на небе появляется круглая луна. Всё это было до того, как он попал к Барракуде.
— Как замечательно, что тебе есть что вспомнить, — сказала кошка.
— Да, — вздохнув, ответил он. — Это были хорошие времена.
А потом она рассказала ему о своём детстве, о том, как она котёнком играла со своими братьями и сёстрами в весёлые кошачьи игры. Это было до того, как она попала к своим хозяевам, которые потом отвезли её в лес и бросили.
— У меня тоже были хорошие времена, — шепнула она и покрепче прижалась к нему.
Каждый вспоминал своё счастливое время… Но самое лучшее было у них впереди.
Котята!
Они появились на свет тихой лунной ночью. Трёхцветная кошка, как обычно, лежала возле Рейнджера и слушала, как ровно бьётся его сердце. А потом у неё начались роды, и на свет один за другим появились двое котят. Мальчик и девочка. Очаровательные малыши. Сначала маме-кошке показалось, что родились близнецы, — так они были похожи. У обоих от самого носа до кончика хвоста совершенно одинаковые серебристо-серые шкурки, блестящие, как звёздочки на тёмном бархате ночного неба. Но потом, приглядевшись внимательнее, кошка обнаружила у мальчика на лобике, прямо над глазами, белую отметину — маленькое белое пятнышко, похожее на крохотный полумесяц. Это был добрый знак. Потом кошка взглянула на девочку — круглый пушистый комочек — и улыбнулась. Трёхцветная кошка знала, что котят, которые родились и выросли рядом с собакой, ждёт особая судьба. Не так уж часто на белом свете случаются подобные вещи. «Что ж, это неплохо, — подумала она. — Рядом с Рейнджером они станут смелыми и закалёнными».
Она была права. Иначе им просто не выжить.
Новорождённые котята были крохотными, меньше, чем палец на задней лапе Рейнджера. Первые дни они почти всё время спали, прижавшись к тёплому животу мамы-кошки. Они были совершенно беспомощными и могли только жалобно попискивать, поэтому Рейнджер поначалу не обращал на них никакого внимания. Но котята росли очень быстро.
Скоро у них открылись глаза, и они принялись обследовать окружающий мир. Сначала они только ползали. Потом начали делать неуверенные шажки. А потом стали дотягиваться до собачьего носа и научились лазать. Как вы думаете, на ком они тренировались? Правильно, на Рейнджере! Они наперегонки вскарабкивались ему на спину, и старый пёс чувствовал, как их малюсенькие коготки цепляются за его густой рыжий мех.
Ни один отец не гордился так своим потомством, как Рейнджер этими славными малышами. Котята и гончий пёс вместе ели, вместе спали, вместе играли. Он любил своё кошачье семейство так же сильно, как птица любит небо, как рыба — воду. Он не сводил с них глаз. Он любовался ими, как древние фараоны любовались Нилом, как звёзды любуются спящей Землёй. Но больше всего ему нравилось слушать их уютное мурлыканье: «Муррр, муррр, муррр…»
Лучшие звуки на свете.