Пак с волшебных холмов

Страница 24 из 32

Кончилось все возгласами радости, но тоже как бы во сне. Крылатые Шапки неожиданно оставили нас в покое на целый день и целую ночь. Сперва мы спали вполуха, каждый миг ожидая тревоги, а потом заснули мертвецким сном – вповалку, где кто был. Не дай вам бог когда-нибудь так устать! Когда мы проснулись, укрепления были полны каких-то чужих вооруженных людей, которые с любопытством смотрели, как мы храпим. Я толкнул Пертинакса, и мы одновременно вскочили, хватаясь за мечи.
«Ну и ну! – засмеялся молодой воин в блестящих доспехах. – Не с Феодосием ли вы собираетесь сражаться? Глядите!»
Мы посмотрели на север: там снег покраснел от крови, но Крылатых Шапок не было видно. Мы посмотрели на юг: там среди белых снегов стоял лагерь, над которым реяли орлы двух легионов. На западе и на востоке виднелись далекие отблески пожаров и битв, но вокруг Гунно все было спокойно.
«Оставьте тревоги, – сочувственно молвил воин. – У Рима длинные руки. Где найти комендантов Вала?»
Мы ответили, что это мы и есть.
«Но вы стары и седоволосы! – воскликнул он. – А Максим говорил, что это юноши».
«Несколько лет назад так и было, – сказал Пертинакс. – Какова будет наша судьба, о прекрасное и сытое дитя?»
«Меня зовут Амбросий, я секретарь императора, – заявил он. – Покажите мне письмо, отправленное Максимом из Аквилеи, и тогда я, может быть, вам поверю».
Я вынул и протянул ему письмо. Прочитав его, он отдал нам воинский салют и сказал: «Ваша судьба в ваших собственных руках. Если вы согласитесь служить Феодосию, он даст вам легион. Если вы предпочтете вернуться домой, он сделает вам триумф».
«Я бы предпочел ванну с мылом, притираниями и благовониями, лезвие, чтобы побриться, – ну и закусить, конечно», – улыбаясь, сказал Пертинакс.
«Теперь я вижу, что передо мной юноша, – сказал Амбросий. – Ну а вы?» – он повернулся ко мне.
«Мы не таим зла на Феодосия, но на войне…» – начал я.
«На войне, как в любви, – закончил Пертинакс. – Хороша она или плоха, но первая любовь не ржавеет. И вторая уже не прельщает».
«Это верно, – молвил Амбросий. – Я видел Максима незадолго до его смерти. Он предупредил Феодосия, что вы никогда не согласитесь служить ему, и я искренне говорю, что это большая потеря для моего императора».
«В утешение ему остается Рим, – заметил Пертинакс. – Итак, прошу, позвольте нам отправиться по домам, ибо мы уже досыта нахлебались этой каши».
И все-таки напоследок они устроили нам триумф!
– Вы заслужили его, – произнес Пак, бросив несколько листьев в пруд. Черные маслянистые круги побежали по воде, убаюкивая, завораживая взор.
– Мне хотелось бы знать еще… очень многое, – заволновался Дан. – Куда делся Алло? Появлялись ли потом снова Крылатые Шапки? А что стало с Амалем?
– И что случилось со старым толстым генералом, у которого было пять поваров? – добавила Уна. – И что сказала ваша мама, когда вы вернулись домой?..
– А вот матушка-то ваша скажет: нельзя так поздно засиживаться у старой мергельной ямы, – раздался голос Хобдена позади них и вдруг сорвался на шепот:
– Тсс! Смотрите!
Он замер, уставившись на сидящего буквально в двадцати шагах великолепного рыжего лиса. Лис весело поблескивал глазками, рассматривая ребят с видом старого друга.
– Ах, мистер Рейнольдс, мистер Рейнольдс! – еле слышно воскликнул Хобден. – Если б я только знал, что таится в твоей хитрой голове, каким бы я был мудрецом! Мистер Дан, мисс Уна, пойдемте побыстрее. Мне еще надо запереть курятник.

Песня Пиктов

Рим марширует вперед,
Под ноги Рим не глядит:
Пусть разбегается Мелкий Народ
Из-под колес и копыт.
Мы же за вашей спиной
В стаю собьемся, ворча,
Чтобы решающий выиграть бой
Хитростью вместо меча.
Мы – мелюзга, мелкота,
Ростом не выше куста,
Но чужаки неспроста
Наши обходят места.
Мы – незаметный народ,
Ржавый нарост на сосне,
Червь, пожирающий плод,
Или заноза в ступне.
Радостно крыса на зуб
Пробует в трюме канат;
Плющ, убивающий дуб,
Так же доволен и рад.
Любо и нам средь лесов и болот
Труд свой бесшумный вершить,
Зная, что час наш придет —
Можно пока не спешить.
Нет, наш народ не силен,
Если же в сильных нужда —
Тайной тропою из дальних сторон
Мы проведем их сюда.
Новое рабство нас ждет,
Но обратится во прах
Ваша твердыня – и Мелкий Народ
Спляшет на ваших гробах!
Мы – мелюзга, мелкота,
Ростом не выше куста,
Но чужаки неспроста
Наши обходят места.
Мы – незаметный народ,
Ржавый нарост на сосне,
Червь, пожирающий плод,
Или заноза в ступне.

Гэл Чертежник

* * *
Если впрямь ты пророк —
честь тебе и хвала!
Прослывешь повсеместно ты
важною шишкой —
Кроме лишь одного небольшого села,
Где рожден ты
и где тебя помнят мальчишкой.
И пока обличитель обидчив и юн,
В дневнике своем пишет он
горькие строки:
Что в глазах земляков
он всего лишь хвастун…
Но пророкам на пользу такие уроки.
Всех богатств ниневийских,
развеянных в дым,
Всех раздумий во чреве кита
и во храме
Сто́ит тот городок, где соседям твоим
Дела нету,
с какими ты знался царями.
Кем бы ты ни прослыл —
только в отчем краю
Узнаёшь настоящую цену свою.

Дождь, заладивший после обеда, вынудил Дана и Уну затеять игру в пиратов на Маленькой Мельнице. Если вы не боитесь крыс, шмыгающих в углу, и остьев овса, лезущих в ботинки, чердак с его люком и надписями на стропилах о море и о любимых подругах – самое распрекрасное место. Он освещается небольшим окном, так называемым «утиным окошком», из которого можно увидеть ферму «Липки» и место, где убили Джека Кейда.
Забравшись вверх по чердачной лестнице (они называли ее «грот-мачтовым древом», как в балладе о сэре Эндрью Бартоне, и она была «отполирована до лоска руками моряков», как говорится в той же балладе), они увидели, что на Утином подоконнике сидит какой-то человек. Он был одет в светло-лиловый камзол и такого же цвета узкое трико, и он что-то деловито зарисовывал в книжечку с красным обрезом.
– Присядьте, присядьте! – крикнул сверху Пак, устроившийся на стропилах. – Полюбуйтесь, как красиво получается! Сэр Гарри Доу – прошу прощения, Гэл! – говорит, что моя голова – наилучший образец для гаргойля.
Человек засмеялся, вскинув голову в темном бархатном берете, и его полуседые волосы буйно рассыпались по сторонам лица. На вид ему было никак не меньше сорока лет, но глаза в окружении веселых морщинок блестели совсем молодо. На поясе у него висела узорчатая кожаная сумка неизвестного назначения.
– Можно нам посмотреть? – спросила Уна, смело выступая вперед.
– Конечно… пожалуйста! – ответил он, подвигаясь на подоконнике, и снова пустил в ход свой серебряный карандашик. Быстрые, опытные пальцы набрасывали портрет Пака, сидевшего терпеливо, с неподвижной ухмылкой, как бы приклеенной к его широкому лицу. Вскоре художник полез в сумку, вытащил из нее тростниковое перо и ловко подровнял кончик маленьким ножом с костяной ручкой, сделанной в форме рыбки.
– Вот отличная штука! – воскликнул Дан.
– Побереги пальцы! Лезвие страшно острое. Я сам сделал его из лучшей фламандской арбалетной стали. И эта рыбка – моя работа. Стоит пригнуть верхний плавник к хвосту – вот так! – и рыбка проглотит лезвие, как кит проглотил бедного Иону… А вот моя чернильница. Я сам сделал этот серебряный ободок с четырьмя святыми. Нажми-ка на голову Варнавы… она открылась, и теперь мы…
Он окунул перо и осторожно, но решительно стал наносить на бумагу грубые черты Пака, уже намеченные серебряным карандашом. Ребята затаили дыхание: казалось, рисунок оживал на глазах.