Красная звёздочка — Потапова А.

Страница 4 из 11

Красная звёздочка (повесть-сказка)

В школе

Как странно изменился наш город! Исчезли высокие дома, пропал троллейбус, совсем другой стала дорога в школу.
Я иду пешком мимо двухэтажных кирпичных домов, мимо домиков под заснеженными крышами, мимо высоких заборов вокруг этих домиков и незаметно вхожу в негустой лесок. Сразу видишь, что здесь прошла война: траншеи, большая воронка от бомбы, какие-то разрушенные постройки. По лесу протоптаны узенькие тропинки во всех направлениях. Эта тропинка — к автобусу. Вдали видны люди, садящиеся в смешной автобусик с длинным носом и маленькими окошками. Другая тропинка к военному посёлку, вон даже часовой ходит с винтовкой. А в сторону протоптана совсем маленькая тропинка, — к огромному пню от сосны. Пень похож на сказочного толстого паука, вцепившегося в землю. Кто-то хотел его выкорчевать, устал и бросил на полдороге. На завтра оставил.
Я подошла, посмотрела. Из этого пня ого сколько дров может получиться!
Звонок я слышу ещё на подходе к школе, маленькой одноэтажной школе, похожей на крестьянский дом, только длиннее. Мальчишка стоит на крыльце и изо всех сил размахивает блестящей на солнце колотушкой, откуда и летит звон. Колокольчик! Неужели здесь я учусь? А где же наша большая светлая школа, где же наш спортивный зал, столовая с огромными окнами, в которой помещается вместе с нашим вторым «А» еще десять или больше классов? И где же вестибюль, по которому можно побегать на переменках из конца в конец, если ушли дежурные, или пока не остановит какой-нибудь учитель, потерявший терпение.
Классы начинались сразу, едва входишь с улицы в коридор. На первой двери справа написано: второй «А». Наш. Возле двери стояла учительница.
— Ты что, новенькая? — спросила она.
— Новенькая, — ответила я. Это была и правда и неправда вместе. Я новенькая в этом времени, а в школе — старенькая. То есть в другой школе старенькая, которая потом будет на этом месте.
Учительница ввела меня в класс и сказала:
— Садись вон туда, рядом с Антоном Богдановым.
— Только у меня нет с собой ни книжек, ни тетрадок, — поспешила сообщить я.
Учительница внимательно на меня посмотрела, но промолчала.
В классе было холодно. Ребята сидели одетые, некоторые в шапках и даже в рукавицах. Я почувствовала, что у меня замёрз нос. Покраснел, наверно. Он у меня всегда краснеет, если замёрзнет.
Захлопали крышки парт, все стали доставать тетради. Антон Богданов пригладил рукой тёмные кудрявые волосы, тут же разлохматившиеся, открыл портфель и достал… книжку. Нет, не учебник, а «Последний из могикан» Фенимора Купера.
— С ума сошёл? — вытаращила я на него глаза. — Учительница сейчас увидит.
— А я выполнил упражнение, — как-то невпопад ответил Антон, открывая книгу. Передо мной было необыкновенное: между напечатанными типографскими строками аккуратным почерком выведены слова домашнего задания. Я оглянулась. Перед многими лежали книги…
— Почему вы не пишете в тетрадках? — спросила я шепотом.
Антон удивленно глянул на меня:
— Ты что, с луны свалилась? Фабрики выпускают то, что нужно для фронта. Вот разобьём фашистов, будет у нас сколько хочешь тетрадок.
Никогда бы не подумала, что такое обычное дело, как школьная тетрадка, тоже имеет отношение к фронту!
— Богданов, к доске!
Пока Антон идёт к доске, я успеваю разглядеть заштопанную на локтях клетчатую рубашку, поверх которой надета толстая вязаная безрукавка. Брюки коротковаты, и из-под них выглядывают белые шерстяные носки. Когда он останавливается возле доски, становится видно, что у одного ботинка немножко оторвалась подошва, и он обхвачен несколькими витками толстой суровой нитки, закрашенной сапожным кремом в чёрный цвет.
Антон отвечает хорошо, учительница кивает головой — всё правильно.
Антон садится на место и шепчет мне:
— «Отлично» поставила.
— Пятёрку? — переспрашиваю я.
— Что — «пятёрку»? — не понимает Антон. — Отметки есть «отлично», «хорошо», «посредственно», «плохо» и «очень плохо».
— По-нашему значит — пять, четыре, три, два, один, — горячо шепчу я.
— По-какому — по-нашему? — Антон подозрительно прищуривает глаза.
— Богданов, не разговаривай с новенькой, — делает замечание учительница. Я понимаю, что сболтнула лишнее и стараюсь выкрутиться.
— Это в школе, где я раньше училась, мы так отметки называли, — поясняю я тихонько. Антон секунду думает, а потом одобрительно кивает головой: «Здорово!»
Вдруг я чувствую, что хочу есть. Удивительное дело! Дома мне об этом всё время напоминает мама: «Ланочка, пора обедать! Лана, сколько можно звать!» А я в ответ: «Позже! И вообще первое не хочу, второе не буду, компот могу выпить». Это ж надо! На столе — первое, второе и третье, а я ничего не ем! Спрашиваю Антона:
— В школе кормят?
Он деловито спрашивает:
— Ты написала, что у тебя нет отца?
— Как это «нет отца»?
У меня внутри холодеет.
— Завтраки дают сиротам, у кого отец погиб на фронте. Разве в вашей школе по-другому?
— В нашей школе по-другому, — отвечаю я машинально и думаю, как трудно писать такие слова: «отец погиб на фронте». А ведь так могло быть с любым папой, значит, и с моим тоже? Сейчас он уезжает в командировку и возвращается с подарками, весёлый, возится со мной и Наташкой. А если война? Нет, нет, не хочу!
— В нашей школе всё по-другому, — говорю я, и тут звонит звонок. Перемена.
Я увидела, как девочки просили друг у друга «куснуть» совсем крошечные завтраки, а Антон разломил что-то в бумаге и протянул два зажатых кулака:
— В какой руке?
Я хотела сказать «в правой», но посмотрела на худого Антона, на его костлявые руки с синими, просвечивающимися сквозь кожу жилками и сказала:
— Да что ты, Антон, я сегодня дома борщ со сметаной ела, и ещё курицу. Наелась, ого!
Он посмотрел на меня странно, хотел что-то спросить, но передумал. Опустил кулаки и отвернулся. Я натянула телогрейку, к которой уже стала привыкать, и вышла во двор.
Мне стало ужасно грустно, захотелось домой. Интересно, что у нас сегодня на обед? Незаметно оказалась за школой. Видно, здесь давно никто не ходил: вокруг свежий снег и никаких следов. А что если попробовать есть снег? Взять и жевать, как будто это что-нибудь другое! Хотя я понимала, что это глупость, рука сама собой потянулась к чистому белому бугорку, и тут…
В стороне от тропинки лежало яблоко. Маленькое яблочко, зелёное, с прозрачной от мороза кожицей, величиной с теннисный шарик, неведомо как попавшее сюда живое яблоко! Может быть, его только что обронили? Я оглянулась вокруг — нет ли рядом хозяина этого съедобного чуда? Но вокруг было пустынно. Тогда я, набрав снега в свои блестящие галоши, добралась до него, подняла, надкусила хрустящий, промороженный бочок, и кисло-сладким соком наполнился рот, таким вкусным, какого я не знала никогда раньше. Через минуту я съела всё, без остатка, с косточками и даже волокнистым жёстким хвостиком, который долго не разжёвывался, но всё равно был яблоком!
Как возле меня оказался Антон, непонятно. Я увидела его, когда он зашагал рядом, словно так и шёл раньше. Мне не хотелось разговаривать, потому что во рту ещё был вкус и запах яблока. Антон заговорил первым:
— Я сегодня утром нашёл в лесу тайник. Люблю бродить по лесу, кажется, что сейчас найдёшь сокровище или вообще что-нибудь таинственное. Шёл, шёл и — провалился.
Только сейчас я обратила внимание, что мы довольно далеко ушли от школы.
— Послушай, — сказал Антон, — давай я прямо сейчас покажу тебе тайник?
— А уроки?
— Я по арифметике всё равно задачки не сделал. А ты — новенькая, тебе ничего не будет.
Я кивнула. Мне очень хотелось посмотреть тайник.

Тропинка была извилистой, в один след, а кое-где и вообще по снегу. Антон шёл впереди, и мы не разговаривали. У огромного с тонкими сухими ветками куста Антон взял меня за руку, и ноги плавно поехали вниз. Здесь был крутой спуск — вход в тёмную пещеру.
— Это дот, — пояснил Антон, когда глаза привыкли к полумраку. — Долговременная огневая точка.
В бетонированной комнатке стояли чурбанчики, вроде тех, что получаются из бревна. На них можно сидеть. В узенькое продолговатое окошко-амбразуру на пол падала белесая полоса. Я заглянула в узкую щель — видна тропка, ведущая в военный городок. Но плохо видна, её заслоняют кусты, а летом отсюда вообще ничего не увидишь.
— Наши построили, — авторитетно заявил Антон, — когда с фашистами дрались.
— А может, фашисты! — засомневалась я.
— Фашисты по-другому строят, я знаю. Мы ведь в оккупации год жили.
Антон говорил приглушенно, будто нас могли услышать. Стало жутковато, поэтому я сказала бодро и громко:
— Посмотрели — и ладно. Чего здесь торчать?
— Подожди. Здесь ещё кое-что есть, — кивнул в сторону. Я посмотрела туда. Стенка как стенка. Разве что на ней фотография смеющегося бойца возле танка.
— Отец? — спросила я. Антон был на него похож.
— Да. — Мальчик шагнул к стене, пошарил руками и неожиданно отодвинул темный квадрат, оказавшийся старой потрескавшейся фанерой. В стене была ниша. Там лежали продолговатые предметы, похожие на бутылки.
— Гранаты, — коротко пояснил Антон и спиной загородил находку.
— Надо немедленно сообщить куда следует, — заволновалась я. — Они же могут взорваться!
— Успеется! — беспечно махнул рукой Антон. Он вытащил из портфеля зелёную веточку сосны и стал прикреплять её над фотографией. Скобочка из согнутого гвоздя без шляпки обхватила ветку, и Антон осторожно камнем вколачивал её в стенку. Наконец ему это удалось. Он сел на чурбачок и задумчиво смотрел на фотографию.
— Папа у меня замечательный, — произнёс он негромко. — Он пропал без вести. Но обязательно найдётся. Когда в дом входит почтальон, я не могу на маму смотреть. Она очень ждёт письмо от папы, но боится получить похоронку. Это так страшно: конверт подписан чужим почерком, а в письме слова: «погиб смертью храбрых». «Наш папа пропал без вести», — говорит мама. А я не понимаю — как это? Есть-есть человек и вдруг — пропал. Да ещё без вести? Куда же он мог деться?
— Мог в партизаны уйти, — предположила я.
— В партизаны — мог! — оживился Антон. — Он у нас отчаянный.
Потом Антон обернулся ко мне и сказал:
— Ты на меня напрасно обиделась, когда я хотел с тобой завтраком поделиться. И придумала такое — борщ со сметаной… Люди должны друг к другу хорошо относиться, бережно. Так меня папа учил. Иногда обидеть можно совсем нечаянно, когда об этом и не думаешь. Хочешь, я тебе один случай расскажу? Про сапоги.
— Расскажи, — согласилась я и уселась поудобнее на чурбачок.
Рассказ Антона Богданова про сапоги
Несколько дней назад возвращаюсь из школы домой. Стучу: раз, раз-два. Ключ в кармане, но не люблю я отпирать дверь. Как хорошо, когда дверь в дом тебе открывает мама!
Первое, что меня встречает, — тепло. Оно сразу прямо охватывает лицо, согревает руки, и словно сваливается с тебя сто пудов: не надо растапливать надоевшую «буржуйку»! Это до того хорошо, что я улыбаюсь во весь рот. Просто так. И вижу на столе большой ящик. С него свисают верёвочки с большими бордовыми пуговицами — сургучными печатями. Посылка! От бабушки! Забравшись с ногами на стул, посылку разглядывает блестящими от возбуждения глазами Валюша, сестрёнка моя. Кудряшки разметались, щёки раскраснелись — интересно ей!
Мама радостно произносит:
— Тебя, Антоша, дожидались, всё терпенье у нас кончилось! Ну, теперь посмотрим, что нам бабушка прислала.
Разворачиваем старые газеты. Сушёные грибы (пахнут, с ума можно сойти), тёплая вязаная шапочка для Валюши, широкое цветастое платье, наверно, бабушкино.
— Хорошее, — похвалила мама, — я его на себя перешью, а то совсем обносилась. Смотри, материал прочный, довоенный ещё.
И дала мне пощупать платье. Ничего, вроде не штопаное.
А в самом низу был подарок для меня. Я не сразу понял, что это для меня, но мама заглянула в бабушкино письмо и прочитала: «Посылаю Антону сапоги. Их сделал из седла один знакомый сапожник. А седло мы выменяли на картошку у Дениса Ивановича, а уж он взял его кто знает где. Носи, внучек, на счастье, чтобы ножки не болели!»
Сапоги! Кожаные, толстые, словно железные после разношенных стареньких ботинок, они упирались в ноги сразу, на сгибах, давили в пальцах. Только потом я сообразил, что они мне маловаты. Но сейчас мама и сестрёнка смотрели на меня с восторгом. Валюшка даже палец в рот засунула. И ни за что невозможно было признаться, что они жмут. Да и сапоги не сравнить со стоптанными ботинками!
Я представил себе, как приду завтра в школу в новых сапогах, как громко постучу у входа в класс, отряхивая снег, и скажу так небрежно, между прочим: «Вот что значит кожаные сапоги. Ничуть ноги не замёрзли!»
Я поставил их рядом с кроватью, чтобы утром можно было сразу дотянуться рукой. Какие они гладенькие, как от них приятно пахнет, как прекрасно, что у меня есть бабушка, а у неё знакомый сапожник! Мне даже приснился той ночью незнакомый Денис Иванович, который хотел отобрать сапоги и перешить их обратно в седло! Ужас, что за сон.
Хотя мама показала мне, как правильно накручивать портянки, на которые пошла бывшая Валькина фланелевая пелёнка, они очень быстро слезли со своего места и вовсю давили. Вообще ноги у меня оказались больше, чем представляла себе бабушка. Но все соседи, все прохожие, весь мир смотрел, как я иду в новых сапогах. И снег под сапогами поскрипывал совсем не так, как под сношенными подошвами ботинок.
До звонка было ещё минут пять, хотя обычно я прихожу в последнюю минуту. Постукиваю сапогом об сапог и громко, чтобы всем было слышно, но небрежно, вроде бы просто так, произношу слова, сто раз повторенные про себя:
— Что значит — сапоги! Нисколечко ноги не замёрзли!
Весь класс уставился на мои сапоги из толстого кожаного седла. Дружно шаркнули по полу и задвинулись под парты ноги, пряча дырявые ботинки, бурки, ветхую обувку, кое-где перевязанную для прочности верёвками.
— Хорошие сапоги, — пискнул кто-то и замолчал. И я внезапно почувствовал, до чего же портянки натёрли мне ноги. Глупо было натягивать сапоги, если они малы.
Я подошёл к Серёге (товарищ мой, он сейчас болеет) и сказал:
— Бабушка прислала. У них там нашли целый склад сёдел, вот они и нашили кучу сапог. И мне пару прислали. Только размер не подходит.
— Да чего ты, — откликнулся Серёга, глядя в окно. — Хорошие сапоги. Целые.
Я стоял, как к полу прирос. Никогда не подумал, что может быть стыдно только потому, что у тебя одного на весь класс новые, целые сапоги…
Мы помолчали.
— Антон, может быть, я могу что-нибудь сделать для тебя, — сказала я, и голос у меня дрогнул. Наверно, нельзя было открывать тайну никому, но Антон был настоящим человеком. — Я пришла к вам из другого времени. Не знаю, можно ли, но мы попробуем попасть туда оба. Там ты будешь счастлив, там много лет мир, все носят красивую одежду и обувь, каждый день едят досыта, там светлые большие школы, высокие дома, в каждом доме — кино, нет никаких «буржуек», а в квартирах тепло. И печки газовые: повернул рычажок — огонь горит…
Антон усмехнулся совсем как взрослый.
— Я догадался, что ты откуда-то издалека, но, конечно, не знал, что из такого далека. Спасибо, Лана, но я никуда отсюда не уйду. Это моё время. Здесь у меня мама, пропавший без вести папа, этот дот.
Он вздохнул и добавил:
— Но если ты встретишь где-нибудь моего отца, передай ему, что я постараюсь во всём быть на него похожим — таким же честным и справедливым.
Он поднялся. Мы вышли из дота и крепко пожали друг другу руки.
— Прощай, Лана.
— Может, ещё свидимся, — сказала я, и в горле у меня защипало.
— Может быть, — ответил Антон и широко зашагал в сторону военного городка. Там они жили с мамой и ждали отца.
Я раскрыла ладошку с красной звёздочкой. «Хочу найти отца Антона Богданова», — произнесла я мысленно. В квадрате появилось светлое здание с надписью крупными буквами: «Городской театр…», а от руки на простой доске было написано: «Госпиталь».