Каспар, принц котов — Майкл Морпурго
Страница 3 из 13
Каспар, принц котов (повесть)
Я был так ошеломлен, что даже не догадался поблагодарить ее.
— Меня? — спросил я.
— Почему бы нет? У тебя будет лучшее место. В бельэтаже. Ведь ты гость Царицы Ночи.
— Я очень хотел бы, графиня, правда, — сказал я ей. — Но я не могу. Я работаю. Заканчиваю только в десять часов.
— Не беспокойся, я все уже уладила с управляющим, — сказала она, небрежно махнув рукой. — Я сказала ему, что ты завтра не работаешь, что у тебя весь день — выходной.
— Но ведь для оперы надо по-особому одеваться, графиня, — сказал я. — Видел я всех этих нарядных леди и джентльменов. У меня нет подходящей одежды.
— И это я устрою, Джонни Трот. Вот увидишь. Я все устрою.
И она все устроила. Она взяла для меня напрокат костюм — первый в моей жизни настоящий костюм. Я сам себе поверить не мог, когда на другой день стоял перед ней в ее гостиной, весь отмытый и причесанный, а она оправляла на мне галстук и воротничок. Я помню, как снизу вверх смотрел ей в лицо и больше всего на свете хотел назвать ее мамой, крепко обнять и никогда не отпускать.
Она нахмурилась.
— Почему ты так смотришь на меня, Джонни Трот? — спросила она. — По-моему, у тебя слезы на глазах. Мне это нравится. Ты мальчик с благородными чувствами, и это значит — ты будешь мужчиной с большим сердцем. У Моцарта было большое сердце, и он был величайшим из людей. Быть может, немного сумасшедшим, но я думаю, что великие люди все немного сумасшедшие. Я люблю этого человека. Я кое-что скажу тебе, Джонни Трот.
У меня нет ни сына, ни мужа. Только принц Каспар и музыка. Но если бы у меня был муж, это был бы Моцарт; и еще я скажу: если у меня будет сын, я хочу, чтобы он был похож на тебя. Правда. А теперь, Джонни Трот, ты подашь мне руку и поведешь меня в «Ковент-Гарден». Гордись, Джонни Трот. Иди как Каспар. Ступай величаво, как будто ты принц, как будто ты мой сын.
На этот раз, когда мистер Фредди увидел меня и приподнял цилиндр, в этом не было ни капли насмешки, одно только безграничное изумление. И все, кто находился в холле «Савоя», в изумленном молчании провожали нас глазами. Я почувствовал, точно во мне десять футов росту, и продолжал так себя чувствовать все время, что мы шли через рынок «Ковент-Гарден» к Королевскому оперному театру.
* * *
Хотелось бы мне сказать, что я помню каждое мгновение и каждую ноту той оперы, но это не так. Весь вечер я провел в восторженном тумане. Зато я очень ясно помню первое появление на сцене графини Кандинской в образе Царицы Ночи, помню бурные аплодисменты после каждой спетой ею арии, помню, как зал аплодировал ей стоя, когда она вышла на финальный поклон. Сказать по правде, я так гордился ею, так был ошеломлен, что сунул пальцы в рот и изо всех сил пронзительно свистнул, не обращая внимания на неодобрительные взгляды, направленные на меня со всех сторон. Я хорошо понимал, что так делать не полагается, но мне было все равно. Я свистел снова и снова. Я стоял и хлопал, пока не заболели ладони и пока занавес не опустился в последний раз.
Когда мы поздним вечером вместе возвращались в отель, я был так нагружен поднесенными ей цветами, что почти не видел дороги перед собой. Каспар дожидался нас в номере и тут же принялся голосить, кружа у нас под ногами, пока я не налил ему молока. Графиня, не сняв шляпы, направилась к роялю и начала негромко играть.
— Я играю это каждый вечер после спектакля, перед сном. Это «Колыбельная» Моцарта. Красивая — правда? Принцу Каспару она очень нравится.
И словно в подтверждение ее слов, Каспар вспрыгнул на рояль — послушать.
— Джонни Трот, — продолжала она, не переставая играть, — как по-твоему, им понравилось, как я сегодня пела? Ты мне должен сказать правду.
— Конечно, — ответил я. — Разве вы их не слышали?
— А тебе, Джонни Трот, тебе понравилось, как я пела?
— Я никогда не слышал ничего прекраснее, — сказал я, и это была чистая правда.
Она перестала играть и поманила меня к роялю. Протянула руку и откинула волосы у меня со лба.
— Ступай, Джонни Трот. Уже очень поздно.
На другой день мистер Фредди и все остальные с нашего этажа для прислуги дразнили меня немилосердно. «И кто у нас тут такой модный-благородный?» — окликали они меня. Мне это было нипочем, пусть себе говорят что угодно. Я был на седьмом небе. В то утро во время прогулки в парке я подробно рассказал Каспару, как провел вечер в опере, как сердечно публика принимала графиню, как теперь о ней заговорит весь Лондон и как сам он должен гордиться ею. Когда поблизости никого не было, я даже стал насвистывать ему отрывок мелодии, который запомнил, но как раз это, по-моему, на него никакого впечатления не произвело.
Когда полчаса спустя мы вошли в парадную дверь отеля, я ожидал новых шуточек и подковырок. Я был даже не против. Но, проходя через холл, я заметил, что все ведут себя очень странно — не смотрят в глаза и явно не желают говорить со мной. Сперва я подумал, что в чем-то провинился. Тут подошел мистер Фредди и тихо отвел меня в сторону. Я подумал, что он собирается дать мне какой-то совет, как часто бывало, когда я допускал какую-нибудь промашку.
— Лучше уж сразу тебе все сказать, Джонни, — начал он. — С графиней случилась беда. Ее насмерть сбили на улице около часа назад. Омнибус. Говорят, она прямо-таки шагнула под колеса. Должно быть, не заметила, как он приближался. Мы ее все любили, а уж ты больше всех. Она для тебя почти как мать была — верно? Мне очень жаль, Джонни. Она была замечательная леди, превосходная леди и очень добрая.
Приведение в зеркале
В ту ночь я плакал, пока не уснул. Мистер Фредди сказал правду. Графиня была мне как мать — не то чтобы я знал, что такое настоящая мать, но именно такую мать, как она, я всегда надеялся найти. Я нашел ее, и вот ее больше нет. А еще — я потерял первого своего настоящего друга, первого в моей жизни человека, который сказал мне, что я ему нравлюсь. Не могу вам передать, как я всегда был ей благодарен за это. Во всю свою жизнь я не знал другого человека, чей свет сиял бы так ярко, так ослепительно и угас бы так рано. Ее смерть ошеломила всех. На многие дни отель погрузился в глубокую печаль.
Мне стыдно признаваться в этом, но поначалу я был слишком занят своим собственным горем, чтобы замечать Каспара или особенно задумываться о нем и о том, что будет с ним после смерти графини. Понадобилось вмешаться мистеру Фредди, чтобы вытолкнуть меня из этой жалости к себе.
— Смотрю я на тебя, Джонни, — сказал он мне как-то вечером, — бродишь ты тут целый день как потерянный. Ты уж держись, парень. Ее этим не вернешь. И думаю, сама она не того бы от тебя хотела. А хотела бы она, чтобы ты продолжал заботиться об этом ее коте, как только можешь и пока можешь. Если тебе плохо, так подумай, каково коту. Так что ступай туда, Джонни, и заботься о нем. Мне говорили, комнаты графини забронированы и оплачены еще по крайней мере на месяц. Я считаю, твое дело — присматривать за Каспаром, пока кто-нибудь из ее родни не приедет и не заберет его.
Так я и сделал, и тут-то заметил, каким грустным стал Каспар. И заметил кое-что еще. Всякий раз, как я приходил к Каспару, графиня как будто тоже была там. Иногда мне казалось, что я даже чувствую запах ее духов. Временами я отчетливо слышал, как она напевает. Не раз поздним вечером мне мерещилось, будто на рояле играют ту самую колыбельную. Много раз мне казалось, что я мельком вижу ее в зеркале, но, когда я оборачивался, ее там не было.
А секунду назад точно была.
Я был в этом уверен. Меня это не то что пугало, но беспокоило.
Было не по себе всякий раз, как я входил в ее комнаты.
Я видел, что Каспар тоже чувствует ее присутствие. Он был сам на себя не похож. Стал нервным, беспокойным, тревожным. Он больше не мурлыкал. Перестал умываться и, насколько я мог заметить, почти не спал. Часами он искал графиню в комнатах, жалобно мяукая. Не желал есть, не желал пить. Он явно тосковал по ней. Я решил, что, если чаще выводить его на прогулку в парк, это ему поможет. Там он хотя бы пил воду из луж.
Я пытался, как мог, его утешить. Я снова и снова повторял ему, что все будет хорошо. Раз, сидя с ним в парке на скамейке, я дал ему честное слово, что всегда буду заботиться о нем, но было видно, что он меня не слушает. Казалось, что его все сильнее и сильнее охватывает безразличие, что он все больше и больше утрачивает желание жить. Я пробовал кормить его с рук, но он только нюхал пищу и отворачивался. Я приносил ему из кухни телячью печенку, самую лучшую говядину, мелко нарубленную. Ничто не помогало. Каспар исхудал, утратил свою гладкость. Его шкурка стала тускнеть. Он превратился в тень себя прежнего. Казалось, ничего нельзя сделать, чтобы остановить это угасание. Я знал — если так будет продолжаться, то скоро наступит конец. Теперь я лежал без сна по ночам, уже не оплакивая графиню, а отчаянно пытаясь найти средство спасти жизнь Каспара.
В одну из таких длинных бессонных ночей у меня появилась идея. Мне пришло в голову, что только в комнатах графини я ощущаю ее присутствие, только там она мельком видится мне. А что, если то же самое происходит с Каспаром? Может быть, это его и тревожит. Если я заберу его из этих комнат, прочь от нее, быть может, он сумеет ее забыть.