Кадын — владычица гор — А.Никольская

Страница 11 из 17

Глава 11
Сон в руку

Днём не отдыхала Кадын, ночью не спала — избавить от семиглавого Дельбегеня народ алтайский спешила. Сколько рек бродом перешла — не сосчитать, сколько горных перевалов позади оставила — не упомнить. В жаркий зной она прохладной тени не искала, ночной стужей не разводила костра.
На излёте короткого дня осеннего подъехала она к золотому озеру. Теперь-то его Телецким зовут, а в прежние времена по-другому величали. А как именно, не помнит никто. Теперь-то по берегам его люди живут, скот пасётся, а в ту далекую пору глухо кругом озера было, пустынно.
Остановилась Кадын у песчаного берега, видит: место спокойное, безлюдное. Никого не потревожит она своим присутствием, не стеснит никого. Ночь переждать на берегу решила. Не ведала принцесса, что в золотом озере духи безмолвные, бестелесные обитают.
Тысячу лет, другую, третью в молчании духи жили. Тоскливо им стало: горы белые да вода кругом синяя — безотрадно. Птицу любую по одному перу узнать могли, цветок-травинку каждую наизусть помнили, всё зверьё в лесах окрест пересчитали. Да и что звери те? На охоту, на водопой да под ёлку — жир к зиме нагуливать. И птицы не лучше: полетали, поклевали, яйца отложили да птенцов вывели. Трава-мурава и вовсе на одном месте растёт. Пока цветок распустится, седым станешь. Изо дня в день, из года в год, из века в век одно и то же. Скучно, однако!
Хотя изредка и духам удача улыбалась: люди у золотого озера появлялись. То охотник за быстрым зайцем погонится — к озеру выйдет. То пастух за заблудшей коровой пойдёт и на озеро наткнётся. То дитё несмышлёное заплутает, то далёкий путник на ночлег остановится. Редко такое случалось, но духам и то в радость. Человек — существо непоседливое, суматошное. Знать не знают, ведать не ведают духи, куда он пойдёт, что дальше сделает. Интересно духам любопытным за человеком подглядывать. Висят они в воздухе прозрачные, глядят на охотника-странника, развлекаются. Даром что самих не видно.
Вот и теперь духи из воды вынырнули, за девочкой подсматривать стали. А поглядеть и вправду было на что. Отродясь духи такой красавицы не видывали! Глаза у неё — точно ягоды черемухи, щёки — как маральник в цвету, брови — две круглые радуги. В шесть кос, чёрных, как воронье крыло, ровных, как копья, раковины заморские вплетены. В ушах деревянные золочёные серьги покачиваются, а личико — белое, как лунный свет. Но больше всего любопытным духам мечи семидесятигранные на перевязи по вкусу пришлись.
Привязала Кадын Очы-Дьерена верного к пушистой сосне, рысёнка наземь спустила. Набрала в лесной чаще веток-листьев, шалаш на берегу песчаном поставила. Валежника сухого собрала, огнивом искру высекла — ярко запылал костёр. Протянула Кадын озябшие руки к огню, как с живым, с ним заговорила:
— На золотом коне ты скачешь, Мать Огонь, окоченевших к жизни возвращаешь, жаркой шубой одаряешь. Сырую пищу варишь, холодную воду кипятишь. Темной ночью ты жёлто-красное пламя в небо швыряешь, золотыми искрами мрак раскалываешь!
Согрелось холодное тело, просветлели глаза уставшие. Сняла Кадын с седла сумину пустую, тряхнула-распахнула широко, оттуда яства сказочные на белую кошму посыпались. У духов от удивления раскосые глаза круглыми стали, как булыжники! Заохали они, заахали, животы надули в изумлении. А Кадын и ухом не ведёт, и в ус не дует.
Насытилась она, белым чаем жажду утолила. Топшуур сладкозвучный взяла, струны волосяные тронула. И полилась над диким озером песня дивная, девочкой от кайчи — сказителя — услышанная:
Из прямого дерева
Старательно вытесан
Топшуур мой,
Гудящей кожей обшит.
Из конского волоса
Говорящие струны натянуты.
Два звенящих куска дерева
Хорошо прилажены, прижаты.
Пой, топшуур мой!
Безмолвные рты духи открыли, длинные уши развесили, песню заслушались!
И был среди них один дух проказливый. Нет, не злой — они все были ни злые, ни добрые, — а любопытный. И так ему песня Кадын понравилась, что, о страхе позабыв, из озера он на берег выбрался и к шалашу подкрался.
Почуял духа конь верный Очы-Дьерен, ухом острым повёл и заржал в его сторону. Встрепенулась девочка, глядь, а над самым костром, среди искр красно-жёлтых прозрачная тень колышется. Схватилась она за небесно-голубой томрок, морока пронзить хотела да спохватилась вовремя. Бестелесный он, оружием холодным не совладать с призраком. А тот вдруг в тень берёзы метнулся, тряхнул берёзу за ствол — ночная роса с жёлтых листьев дождём осыпалась. Подхватил он языком длинным, вёртким две росинки, проглотил и заговорил человеческим голосом:
— Не трожь меня, славная принцесса Кадын! Вреда тебе не причиню я!
— Откуда он твоё имя знает? — рысёнок насторожился.
— Кто таков? — девочка строго духа спрашивает, а сама рукоять томрока острого не отпускает. — И да, кстати, откуда тебе моё имя ведомо?
— Как же мне не знать тебя, достославного хана Алтая дочь! Ведь я же Су-ээзи — дух воды! Так мне, о могучая Кадын, твоя песнь по нраву пришлась, что испил я росы берёзовой и языком человечьим овладел. Дозволь же мне у костра твоего жаркого посидеть немного, песню прекрасную послушать!
— Отчего ж, садись, слушай. Не жалко мне, — милостиво Кадын разрешила и дальше поёт:
Проворного коня волосы
Туго натянуты.
Звени, топшуур мой!
Со струнами тугими
Десять пальцев моих
Разговор повели.
Слабому голосу моему,
Верный топшуур, помоги!

Слушает Су-ээзи топшуур сладкозвучный, слушает песню девичью. Голову набок склонил, веки прикрыл — нравится, однако!
А другим духам, что в озере холодном сидят, завидно. Шеи долгие вытянули, уши длинные распрямили, глядят-слушают, а на берег выйти трепещут. Запищали-заголосили духи от злости, от зависти. Да так пронзительно, что Кадын играть перестала, топшуур отложила в сторону. Смолкла старая песня кайчи.
Поглядела девочка на озеро, что за шум? А любопытных духов уж и след простыл. На дно нырнули, под коряги да под камни забились, от человеческих глаз спрятались. Лишь луна круглая, дебелая озёрную гладь серебрит, да круги от трусишек-духов по воде во все стороны расходятся. А на самой поверхности мелкие, белые, как варёные клецки в похлёбке, колобки плавают. Много их: сотни, а может, и тысячи.
Удивилась девочка диву такому, подняла правую бровь и спрашивает:
— Что это, Су-ээзи, за колобки на воде белые?
Смутился дух воды, от огня морду хитрую отворачивает и тихим голосом скулит:
— В двух словах не расскажешь — тут долгий сказ нужен.
— Ничего, ночь длинная, — принцесса ему отвечает. — Говори, не то прогоню тебя в озеро холодное!
— Давным-давно, когда на Алтае ни гор, ни холмов ещё не было, лежало на плоской земле озеро золотое, и жили в нём духи, — начал свой сказ Су-ээзи. — Скучно духам жилось, невесело. На редкого человека, у озера заплутавшего, они только и радовались. Выйдет он на берег, шалаш из веток поставит, огонь разведёт, песню затянет. Не знает человек, что не один он у озера. Что песнь свою духам поёт, о том не догадывается.
Одним недовольны духи были. Как ночь звёздная на землю спускается, ложатся люди, глаза закрывают и до утра лежат бездвижные. Не идут никуда, не поют, ничего не делают. Снова скучно, однако!
Как-то ночью решил один дух, любопытный самый, на человека вблизи взглянуть. Проверить, чего он лежит, не шевелится? Подобрался вплотную, вдруг видит — у спящего над головой маленькое облако висит полупрозрачное. Колышется чуть, но не улетает, словно невидимой нитью привязано. Сунул дух нос длинный внутрь облака, а там диво дивное! Люди громадные синие в сто саженей ростом на таких же великанских жёлтых зверей охотятся! По траве-цветам невиданные существа о семи лапах бегают! В небе птицы бескрылые диковинные летают, зелёное солнце с красной луной разом светят! Сон, значит, человек видит.
Ох и понравилось же это духу нашему! Повадился он каждую ночь людские сны подсматривать. Дальше — больше: какой сон ему особо приглянется, сгребёт он лапой облако, дёрнет тихонько, невидимую нить обрывая, и с собой утащит. Человек без сновидений спит, а дух облако в колобок скатает и в озеро нырнёт. Там, на глубоком дне самом, где вода мёртвая стоит, не колыхнётся, прятал дух сны ворованные. Вода на дне золотого озера ледяная, для сохранности снов пригодная самая.
Натаскал себе дух-проказник сновидений целую кучу. Сделается ему скучно, колобок достанет, в облако растряхнёт, нос внутрь сунет и глядит сон человеческий в своё удовольствие.
Так бы и дальше шло своим чередом, но прослышали о его забавах соседи. А рядом с любопытным духом, под ближайшей корягой жил другой дух, мрачный. Однажды ночью подглядел он, как сосед развлекается, сны людские смотрит. Ничего не понял, однако досада его разобрала: соседу весело, а самому со скуки хоть на луну волком вой! Помрачнел мрачный дух. Дождался, пока любопытный дух за новой порцией снов улетит, и вытащил кучу колобков-сновидений из воронки глубокой. Раскидал их по всему золотому озеру — собирай теперь, тысячу лет не соберёшь!
С тех пор, когда на небе полная луна всходит, а золотое озеро серебряным кажется, выносит волна на берег колобок белый. На воздухе свежем оборачивается колобок облаком. И если случается так, что поблизости человек без сновидений спит, подлетает к нему сон чужой и снится. Так что ночью лунной на берегу золотого озера можно чужой сон увидеть: может, человека, который тысячу лет назад жил, а может, того, кто ещё и не родился на свет, — досказал Су-ээзи свой сказ и смолк.
Глядь, а великая Кадын-принцесса без задних ног уже спит.
И приснился ей сон про хана мёртвого. Будто стоит он на вершине горы Тургак-туу: ноги в землю вросли, мхом покрылись от времени, борода по камням стелется, шёлковые одежды от пыльных ветров совсем седые. А над ним небо звёздное, бездонное неоглядно раскинулось. Раскрыл мёртвый хан уста, что и семерым алыпам не разомкнуть, и молвил:
— Беда стряслась, Кадын, пока ты странствовала, злополучие! Прослышал давний недруг отца твоего — хан Джунцин, на бело-чалом коне ездящий, — что могучая принцесса, на врагов страх наводящая, отчий дом покинула. В путь-дорогу отправилась, чтобы с джунгарским союзником Дельбегенем нечистым сразиться. Рассвирепел хан Джунцин и напал с бесчисленным войском в доспехах звенящих на границы владений укокских. И отправил отец твой брата твоего Бобыргана с джунгарским войском расправиться. А в дорогу дал ему лепёшку ячменную. Та лепёшка на грудном молоке семерых ханских жён замешена, слезами посолена, с наговором испечена. Съешь её — невиданную силу обретёшь, неслыханной мощью овладеешь. Сунул Бобырган лепёшку за пазуху, серого, как железо, коня оседлал и к границе помчался.
На беду, напали на него в пути чудища крылатые: спереди — орлы с горбатыми клювами, сзади — львы с лапами когтистыми. Вырвали они у богатыря лепёшку ячменную, буйную голову ему расцарапали да и скрылись за облаками. Но не дрогнул алып Бобырган славный, коня вспять не поворотил, а воины джунгарские уже тут как тут. Сощурились, прицелились и, как один, стрелы в богатыря разом выпустили. Меткие стрелы Бобыргана в грудь ударили, но будто о застывшую лаву стукнулись. Прогнулись железные наконечники, крылатые концы стрел задымились.
Копьеносцы с разбегу тяжёлые копья метнули. О богатырскую грудь ударившись, бронзовые острия, как пчёлы, зазвенели, как хрусталь, рассыпались. Сам Джунцин близко-близко к богатырю подскакал, острый меч из кожаных ножен выхватил и ударил с размаху. От удара этого искры во все стороны посыпались. Как зарница в небе запылали! Как огненный дождь с облаков на землю упали! От этого удара звон по всему Алтаю был слышен! А на теле Бобыргана розовой царапины даже не появилось.
Девять дней и девять ночей джунгарские воины мечами богатыря секли, ножами кололи, копьями. К закату девятого дня обессилел Бобырган, подкрепиться ему надобно, а нечем. Волшебную лепёшку ячменную грифоны в горы скалистые, дремучие уволокли. Понял хитрый Джунцин, что силы богатырские на исходе, велел воинам спешиться, яму глубокую в девяносто сажен в земле вырыть.
Выкопали они яму и столкнули туда Бобыргана израненного, обескровленного, измождённого. Девятью тяжёлыми цепями сковали белые руки его, девяносто девять цепей от колен до лодыжек повесили на ноги. И лежит Бобырган в яме той глубокой с тяжестью цепей на сердце и смертушки со слезами жгучими на глазах ждёт.
Злой Джунцин задумал казнь страшную учинить, открытую. Завтра на восходе солнца четвертуют Бобыргана. А куски плоти богатырской на съедение грифонам бросят, чтобы и следа на алтайской земле от алыпа великого не осталось! — Спасать тебе надо брата без замедления. Торопись, Кадын! — Сказал так мёртвый хан и исчез, растворившись в сонном облаке.
Открыла глаза девочка — нет Су-ээзи, как в воду канул. Лишь луна круглая, дебелая озёрную гладь серебрит да круги по воде во все стороны расходятся. А на самой поверхности мелкие, белые, как варёные клёцки в похлёбке, колобки плавают. Много их: сотни, а может, и тысячи…