Говорящий сверток — Даррелл Д.
Страница 2 из 19
Говорящий сверток (повесть Джеральда Даррелла)
И у подножия дюны увидели сверток. Вокруг него разбегалась мелкая зыбь. И тут мальчики застыли от изумления — сверток вдруг запел на два голоса:
Из лунной моркови пирог, из лунной моркови пирог,
Он в мускулы силу вольет, и бледность он сгонит со щек.
Корова, свинья и баран, что лакомый любят кусок,
Лелеют в счастливых мечтах из лунной моркови пирог.
Из лунной моркови бисквит, из лунной моркови бисквит,
Он дух наш заставит гореть и душу в борьбе укрепит.
И лошадь, и даже осел, печальный имеющий вид,
Очень не прочь пожевать из лунной моркови бисквит.
Из лунной моркови рагу, из лунной моркови рагу,
Вкуснее — ну как ни крути! — найти ничего не могу.
И лебедь прекрасный в пруду, и гордый павлин на лугу
Зачахнут, когда их лишат из лунной моркови рагу.
— Слыхали? — торжествующе прошептала Пенелопа. — Что я вам говорила?
— Невероятно, — пробормотал Питер. — Что же это такое? Двое карликов?
— Тогда они какие-то особенно маленькие карлики, если поместились в этом свертке, — заметила Пенелопа.
— Мы не узнаем, что это такое, пока не развяжем пакет, — рассудил Саймон.
— А как знать, будет ли он доволен, если его развяжут? — задумчиво проговорил Питер.
— Он что-то такое упоминал про освобождение, — вспомнила Пенелопа.
— Ладно, спросим его, — решил Саймон. — По крайней мере, он говорит по-английски.
Мальчик стал решительно спускаться и первым подошел к свертку, который самозабвенно распевал, не подозревая ни о чьем присутствии:
Из лунной моркови омлет, из лунной моркови омлет,
Он сделал меня молодцом, которому равного нет.
Младенец в пеленках сырых и старец, что мохом одет,
Ликуют, завидев едва из лунной моркови омлет.
Саймон откашлялся.
— Простите, — начал он, — простите, что прерываем вас, но…
Из лунной моркови бульон, из лунной моркови бульон,
Он лучше бальзама для тех, кто тяжким недугом сражен.
Хлебнете хороший глоток — и гибнет микробов мильон.
Смертелен для хвори любой из лунной моркови бульон.
— Простите, — сделал новую попытку Саймон, уже гораздо громче.
Пение прекратилось, наступила тишина.
— Что это? — наконец испуганно прозвенел тоненький голосок.
— Какой-то голос, — ответил скрипучий. — Я почти уверен, что это был голос, если только это не был удар грома, вой урагана, шум прилива, грохот землетрясения или…
— ПРОСТИТЕ! — на этот раз что есть мочи прокричал Саймон. — Хотите вы, чтобы вас развязали?
— Ну вот, пожалуйста, — произнес скрипучий голос. — Я же говорил, что это голос. Предлагает нас развязать. Как мило. Скажем «да»?
— Еще бы, — отозвался звенящий голосок. — Мы столько просидели в темноте.
— Прекрасно, — произнес скрипучий голос. — Мы разрешаем нас развязать.
Ребята тесно окружили сверток. Саймон достал перочинный нож, осторожно разрезал толстый лиловый шнурок, и они принялись стаскивать бумагу. Под ней обнаружилось нечто напоминающее большой стеганый чехол для чайника, густо покрытый узором из листьев и цветов, вышитых золотой нитью.
— Разрешите снять ваше… э-э-э… ваш чехол для чайника? — спросил Саймон.
— Чехол для чайника? — негодующе переспросил скрипучий голос. — Нет, слыхали, какое невежество! Да разве это чехол для чайника? Это защитная накидка от ночного ветра и ненастной погоды, и сделана она из натурального шелка, полученного от радужного шелкопряда.
— О, простите, — сказал Саймон. — Так разрешите ее снять?
— Разумеется, — ответил скрипучий голос. — Приложите все усилия, чтобы попытка освободить нас увенчалась успехом.
На верхушке чехла нашлось что-то вроде металлической петли, и Саймон, взявшись за нее, сдернул покрышку целиком. Под ней оказалась большая, с куполом, золотая клетка, с необычайной элегантностью обставленная миниатюрной мебелью. Помимо двух жердочек кедрового дерева и кольца имелась красивая кровать на четырех столбиках под красным балдахином, застеленная красивейшим лоскутным покрывалом из мельчайших пестрых шелковых и камчатных лоскутков; небольшой обеденный стол в стиле Людовика Пятнадцатого и стул; элегантный застекленный шкафчик, уставленный фарфором ручной росписи. Там висело большое, до полу, зеркало в золотой раме и рядом с ним — щетка и гребенка слоновой кости. А также стоял очень удобный шезлонг, обитый ярко-синим бархатом, и клавесин красного дерева.
В шезлонге же непринужденно расположился удивительнейший попугай, какого ребятам никогда не приходилось видеть. Весь пурпурный, золотой, зеленый, голубой и розовый, он сверкал, блестел и переливался, как перламутр. Его большой гладкий крючковатый клюв был черен, как будто вырезан из угля, а глаза фиалковые. Но удивительнее всего было оперение: вместо того чтобы лежать гладко, каждое перо у него стояло торчком и курчавилось, как шерсть у пуделя. Из-за этого он имел вид какого-то дивного расцвеченного дерева в весеннюю пору, у которого налились и вот-вот лопнут почки. На голове у него была шелковая зеленая шапочка с длинной черной шелковой кистью. Рядом с его шезлонгом стоял еще один маленький столик, а на нем — еще одна клетка, совсем миниатюрная, размером с наперсток. В ней сидел золотой паук с нефритово-зеленым крестом на спине. Было ясно, что звенящий голосок принадлежит пауку, а скрипучий — попугаю.
— Так вот это что! — воскликнул Питер.
— Что? — Попугай от возмущения даже привстал. — Что?
— Попугай! — обрадовалась Пенелопа.
— Просто попугай, обыкновенный говорящий попугай, — добавил Саймон. — Как мы не догадались?
— Ну знаете! — с таким ожесточением завопил попугай, что дети сразу умолкли. — Ну знаете! — продолжал попугай уже потише, довольный тем, что завладел их вниманием. — Нельзя ли поменьше всяких этих «простых, обыкновенных попугаев», а?
— Простите, — сказала Пенелопа. — Мы не хотели вас обидеть.
— Но обидели, — отрубил попугай.
— Но вы действительно обыкновенный попугай, — возразил Питер.
— Опять, опять! — разозлился попугай. — Что за дур-рацкая безобр-разная болтовня про «обыкновенного» попугая. Я — НЕобыкновенный попугай!
— Просим прощения… боюсь, мы вас не понимаем, — проговорила в недоумении Пенелопа.
— Обыкновенным попугаем может быть любой, вернее, любой попугай, — объяснил попугай. — Но я-то не любой, я — единственный в своем роде. Об этом достаточно красноречиво говорят мри инициалы.
— Инициалы? Какие? — озадаченно спросил Саймон.
— Мои, — отрезал попугай. — Ну и нелепые вы задаете вопросы!
— Но что именно за инициалы? — не отставала Пенелопа.
— Расшифруйте сами. Меня зовут Персиваль Оскар Перегрин Урбан Гарольд Арчибальд Икебод.
— Ой, получается «попугай»! — Пенелопа была в восторге. — Прелестные инициалы.
— Благодарю, — скромно ответил попугай. — Вот почему я не просто попугай. Разрешаю вам называть меня Попугай с большой буквы.
— Спасибо, — ответила Пенелопа.
— А это, — продолжал он, указывая крылом на маленькую клетку, — Дульчибелла, моя домоправительница, певчая паучиха.
— Здравствуйте, — отозвалась Дульчибелла.
— Здравствуйте, — сказали дети.
— Здравствуйте, — повторил Попугай.
— Знаете, что я скажу, — задумчиво проговорила Пенелопа, — теперь я понимаю, почему вы необыкновенный попугай. Пожалуйста, не обижайтесь, я только хочу сказать, что вы говорите гораздо лучше большинства других попугаев. То есть осмысленнее других, понимаете? В общем, вы как будто понимаете, о чем говорите, а другие попугаи не понимают.
— Естественно, понимаю, — отозвался Попугай. — А знаете, почему остальные попугаи не понимают, что говорят?
— Почему?
— Потому что их учат говорить люди. Способ, достойный порицания.
— Ну а вас кто учил? — поинтересовался Питер.
— Меня учил Словарь, — с гордостью ответил Попугай.
— Словарь? — недоверчиво переспросила Пенелопа. — Как может учить словарь?
— А как же иначе? — возразил Попугай. — Вся беда, повторяю, в том, что большинство, если не всех, попугаев обучают люди. А люди никогда им не объясняют то, чему учат.
— Мне это в голову не приходило, — удивился Питер.
— Какой нормальный, разумный, здравомыслящий, уважающий себя попугай твердил бы целыми днями «попка дурак», если бы понимал, что это значит? — Голос у Попугая задрожал от негодования. — Какая порядочная, честная, скромная, застенчивая, робкая птица приставала бы целыми днями к совершенно незнакомым людям с требованием «почеши попочке головку», если бы знала, что это значит?
— Да, действительно, теперь я вижу, что это просто жестоко, — задумчиво проговорила Пенелопа.
— Да, — согласился и Саймон, — это вроде тех противных слов, которым учат младенцев: «папусик», «мамусик», «ав-ав» и всякое такое.
— Совершенно верно, — торжествующе провозгласил Попугай. — Судите сами: какой нормальный младенец обращался бы к каждому встречному представителю парнокопытных «му-му», если бы знал, кто это на самом деле?
— Представителю кого? — не понял Питер.
— Он имеет в виду коров, — объяснил Саймон, который знал больше умных слов, чем Питер.
— Нет и нет, — продолжал Попугай, — единственный способ научиться говорить — обучаться у Словаря. Мне в высшей степени посчастливилось получить образование из рук большого, дружески расположенного, исчерпывающего Словаря, в сущности единственного в своем роде.
— Как можно получить образование из рук словаря? — недоумевающе спросила Пенелопа.
— Там, откуда я родом, — ответил Попугай, — можно. Этот Словарь — самая очеловеченная книга в наших краях наряду с Великой Книгой Заклинаний и Троянским Травником.
— Боюсь, что я опять не понимаю, — проговорила Пенелопа.
— Ты исключительно непонятливая, бестолковая, несмышленая девочка, — рассердился Попугай, — к тому же еще упрямая, агрессивная, непоследовательная и нелогичная.
— По-моему, совсем не обязательно говорить грубости, — вмешался Питер. Он не понял значения всех слов, но на слух они ему не понравились, и он почувствовал, что пора выступить в защиту своей кузины.
— Грубости? — повторил Попугай. — Грубости? Я и не думаю грубить, просто я проветриваю некоторые слова, им так это нужно, бедняжкам. Это входит в мои обязанности.
— Проветриваете слова?! — воскликнул Саймон. — Как это?
— Он хранитель слов, — вдруг прозвенела Дульчибелла. — Это очень важная должность.
— Когда потребуется, чтобы вы встревали, мы вас предупредим. — Попугай устремил на Дульчибеллу испепеляющий взгляд.
— Простите. — Дульчибелла расплакалась. — Я только хотела быть полезной, я только хотела похвалить того, кто заслуживает похвалы, я хотела…
— Замолчите вы наконец? — загремел Попугай.
— Ах, так! Ну и пожалуйста. — Дульчибелла попятилась в глубь клетки и принялась пудрить нос. — Буду дуться.
— Дуйтесь на здоровье, — отрезал Попугай. — Типично паучье поведение.
— Так что означает «проветривать слова»? — повторил Саймон.
— Что означает «хранитель слов»? — поинтересовался Питер.
— Ну, хорошо, — ответил Попугай, — я действительно хранитель слов, но пусть это останется между нами. Видите ли, в нашем краю жизнью каждого управляют три книги. Говорящие, разумеется, не то что ваши унылые, старомодные, будничные книги. Одна называется Великая Книга Заклинаний, вторая — Троянский Травник и третья — Гигантский Словарь. Меня воспитывал Словарь, и, соответственно, я стал хранителем слов.
— А что вы должны делать? — задала вопрос Пенелопа.
— О, это очень важная работа, поверьте мне. Знаете ли вы, сколько слов в английском языке?
— Сотни, — предположил Питер.
— Скорее, тысячи, — поправил его Саймон.
— Совершенно верно, — сказал Попугай. — А точнее — двести тысяч слов. Так вот, обыкновенная средняя личность пользуется изо дня в день и день за днем одними и теми же словами.
Тут глаза его наполнились слезами, он вытащил из-под крыла большой платок и высморкал клюв.
— Да, — продолжал он, всхлипывая. — А что, вы думаете, происходит со всеми неиспользованными словами?
— Что происходит? — переспросила Пенелопа, широко раскрыв глаза.
— Если за ними не присматривать, — пояснил Попугай, — если не давать им упражняться, они чахнут и исчезают, бедняги. В этом и заключается моя работа: раз в году я обязан сесть и перечитать вслух весь Словарь, чтобы все слова получали должный моцион. Но и в течение года я стараюсь употреблять как можно больше слов, а то ведь одной тренировки в году для крошек недостаточно. Они так засиживаются, что просто погибают от скуки.
— Время не ждет! — неожиданно подала голос Дульчибелла.
— Вы, кажется, собирались дуться? — Попугай грозно сверкнул глазами.
— Я кончила. Дуться было восхитительно, но время не ждет.
— Что вы хотите этим сказать? — раздраженно спросил Попугай.
— А то, что не сидеть же нам тут весь день, пока вы читаете лекции про слова. Нам пора назад. Не забывайте, у нас уйма дел.
— «У нас», «у нас уйма дел» — мне это нравится! — вспылил Попугай. — Вы целыми днями сидите себе в клетке, поете да дуетесь, а на мою долю выпадает всем руководить, принимать важные решения, проявлять чудеса храбрости и сообразительности…
— Большую сообразительность вы проявили, добившись, чтобы нас изгнали, — фыркнула Дульчибелла. — Я бы во всяком случае не назвала это сообразительностью.
— Давайте, давайте, валите всю вину на меня! — закричал Попугай. — Откуда мне было догадаться, что жабы нападут ночью, а? Как я мог знать, что жабы упакуют нас в вульгарную оберточную бумагу и бросят в реку, а? Вас послушать, так это я подстрекал василисков захватить власть, ах вы… ах вы… безмозглая, несуразная, скудоумная паучиха, ах вы…
— Сейчас я начну дуться! — взвизгнула Дульчибелла, снова принимаясь рыдать. — Я буду дуться целый час. По договору вы не имеете права оскорблять меня чаще раза в неделю, а вы сегодня оскорбили меня уже два раза.
— Ну ладно, ладно, — встревоженным тоном произнес Попугай. — Простите. Ну же, перестаньте дуться, и я угощу вас пирогом из мясной мухи, когда мы вернемся.
— Правда? Обещаете? — Дульчибелла развеселилась.
— Да, да, обещаю, — раздраженно ответил Попугай.
— А нельзя еще суфле из кузнечика? — вкрадчиво осведомилась Дульчибелла.
— Нет, нельзя, — отрезал Попугай.
— Ну хорошо, — вздохнула Дульчибелла и опять принялась, напевая, пудрить нос.
— Что за жабы? — с любопытством спросил Питер.
— И василиски, — подхватила Пенелопа. — Кто они такие? И почему вы оказались в изгнании?
— И где они захватили власть? — добавил Саймон.
— Тихо! — закричал Попугай. — Тихо, тихо! Дети замолчали.
— Так, — произнес Попугай спокойно, — прежде всего не откроете ли дверцу?
Саймон поспешно достал перочинный нож, разрезал лиловую бечевку, державшую дверцу, и отворил ее.
— Благодарю, — сказал Попугай, выходя и взбираясь на купол клетки.
— Смотрите не простудитесь наверху! — крикнула Дульчибелла. — Вы не надели плаща.
Не обратив на нее никакого внимания, Попугай аккуратно поправил шапочку, съехавшую ему на один глаз, пока он карабкался на клетку, и долго смотрел на детей, переводя взгляд с одного на другого.
— Так, — проговорил он наконец, — стало быть, вы хотите услышать ответы на все эти вопросы, да?
— Да, пожалуйста, — умоляюще попросила Пенелопа.
— А могу я вам довериться?
— Конечно, можете, — с негодованием отозвался Саймон.
— Хорошо, так и быть. То, что я вам расскажу, — строгая тайна, понятно? Никому ни слова.
Дети пообещали сохранить в тайне все, что им расскажут, и, усевшись вокруг клетки, приготовились слушать.