Дитя-невидимка-7: Тайна хатифнаттов
Страница 2 из 3
Тайна хатифнаттов (сказка-повесть)
Мама сказала, что, по ее мнению, в разгульной жизни нет совершенно ничего привлекательного, однако папа был в этом не столь уверен. «Это как-то связано с электричеством, — не терпящим возражения тоном заявила Мюмла. — И еще они умеют читать чужие мысли, а это не очень-то вежливо». — И они заговорили о другом.
Папа взглянул на хатифнаттов. Сейчас лапы их снова задвигались. «Вот жуть-то, — подумал он. — Неужели они действительно читают мысли, когда взмахивают своими лапами. И теперь вот обиделись…» Он сделал отчаянную попытку как-то пригладить свои мысли, задвинуть их куда-нибудь подальше, забыть все, что он когда-либо слышал о хатифнаттах, думать о чем-нибудь другом, но это оказалось не так-то просто. В данный момент его ничего больше не интересовало. Вот если бы о чем-нибудь поговорить, это так хорошо отвлекает…
Он решил оставить эти мысли, слишком серьезные, но небезопасные, и думать о чем-нибудь веселом и приятном, хотя и это был не самый лучший выход. Ведь хатифнатты тогда могут подумать, что они в нем ошиблись и что на самом деле он самый обыкновенный домашний муми-тролль.
Муми-папа все напряженнее вглядывался в морские дали, где на фоне лунной дорожки вырисовывался небольшой черный утес.
Он попробовал думать о самых простых вещах: об острове вдали от берега, о луне над островом, о луне, что купается в море — в черном, как ночь, в золотистом, в темно-синем. Он наконец успокоился, и хатифнатты перестали взмахивать лапами.
Островок оказался хотя и небольшим, но очень высоким. Темный и скалистый, он поднимался из моря, напоминая голову огромной морской змеи.
— Мы сойдем на берег? — с интересом спросил папа.
Хатифнатты не отвечали. Они выбросили якорь и ступили на берег. Не обращая на папу никакого внимания, они стали карабкаться вверх по склону. Он видел, как раздуваются их ноздри, как они принюхиваются к ветру, кланяются, размахивают лапами… Они, по-видимому, соблюдали глубочайшую конспирацию, оберегая какую-то тайну, ему неведомую.
— Ну и пожалуйста, — сказал обиженный папа. Он выбрался из лодки и последовал за хатифнаттами. — Если я спрашиваю, сойдем ли мы на берег, — хотя и так вижу, что сойдем, — то все-таки можно было бы ответить. Хоть что-нибудь, хоть одним словечком, чтобы почувствовать, что ты здесь не один, что ты в компании, — бурчал он себе под нос.
Подъем был крутой и скользкий. Да и весь остров выглядел, крайне неприветливо, он словно давал понять, что хотел бы, чтоб его оставили в покое. Здесь не было ни цветов, ни мхов, вообще ничего — была лишь голая угрюмая скала, поднимавшаяся прямо из моря.
И тут папа увидел нечто странное, неприятное, отталкивающее. Остров кишел красными пауками, маленькими красными паучками, которые устилали черную скалу, словно красный ковер.
И ни один из них не стоял на месте, они носились вокруг Муми-папы со всей возможной скоростью, на какую были способны, и казалось, весь остров шевелится в лунном свете.
Папа содрогнулся от отвращения.
Он осторожно поднимал ноги и то и дело встряхивал свой хвост, оберегая его от паучков. Он озирался в поисках свободного местечка, но такого местечка не находилось.
— Я же не хочу на вас наступать, — бормотал Муми-папа. — Ах, почему я не остался в лодке… Как их здесь много, неестественно много для пауков одного и того же вида… ведь они все одинаковые…
Он беспомощно оглядывался по сторонам, не понимая, куда задевались хатифнатты, и вдруг увидел их силуэты в лунном свете: они стояли на вершине скалы, и один из них наклонился и что-то подобрал. Но папа не разглядел, что именно.
К тому же его это нисколько не интересовало. Спускаясь обратно к лодке, он, словно кошка, брезгливо стряхивал с себя пауков, которые, осмелев, пытались на него вскарабкаться.
Длинной красной колонной они прошли по канату, переброшенному с борта на берег, и уже разгуливали по поручням.
Муми-папа пристроился в дальнем конце кормы.
«Такое можно увидеть только во сне, — думал он. — Вот сейчас я проснусь, разбужу Муми-маму и скажу: „Дорогая, какой ужас, эти пауки… Ты себе не представляешь…“
И она ответит: „Ах ты бедняжка… но посмотри же, здесь нет ни одного паука, это тебе просто приснилось…“»
Хатифнатты медленно возвращались.
Паучки, сразу все как один, присели от страха на задние лапки, повернулись и бросились на берег.
А хатифнатты сели в лодку и отчалили.
Миновав черную тень, опоясавшую остров, лодка вошла в полосу лунного света.
— Слава Богу, что вы пришли! — воскликнул папа с нескрываемым облегчением. — Не знаю, как вы, а я всегда терпеть не мог пауков, они такие маленькие, что с ними даже не поговоришь. Вы нашли что-нибудь интересное?
Хатифнатты посмотрели на него долгим желтым лунным взглядом и ничего не ответили.
— Я спрашиваю, что вы там нашли? — повторил папа, краснея. — Если это секрет, то можете не говорить. Скажите только, нашли или нет.
Хатифнатты не реагировали, они просто стояли и смотрели на него. И тут папа не выдержал, он закричал:
— Вы любите пауков?! Вы их любите, или вы их не любите?! Я хочу сию же минуту услышать ответ!
В наступившей тишине один из хатифнаттов сделал шаг вперед и развел в стороны лапы. И папе показалось, что он что-то сказал… Или, может, это был шум ветра?
— Извините, — пробормотал папа, — я все понимаю. — Папа решил, что хатифнатт объясняет ему, что никакого определенного мнения относительно пауков у них не имеется. Или, возможно, он сожалел по поводу чего-то неизбежного. Быть может, по поводу того прискорбного факта, что ни один хатифнатт никогда не найдет общего языка ни с одним муми-троллем, что они никогда не смогут поговорить. Возможно, он был в папе разочарован и считал, что папа ведет себя, как маленький. Муми-папа тихонько вздыхал, хмуро взирая на хатифнаттов. Сейчас он рассмотрел их находку. Это был маленький берестяной свиток, один их тех скрутившихся кусочков коры, которые море выбрасывает на берег. Их можно развернуть, как разворачивали старинные послания, и внутри они белые и гладкие, точно шелк, но стоит выпустить их из рук, как они снова закручиваются. Так сжимается маленький кулачок, скрывая от посторонних глаз заветную вещицу. Такие кусочки коры Муми-мама обычно надевала на ручку кофейника.
Возможно, в этом свитке сообщалось о чем-то очень важном. Но Муми-папе было уже не интересно. Зябко поежившись, он свернулся на дне лодки, чтобы немного вздремнуть. А хатифнатты не чувствовали холода, они воспринимали лишь электрические разряды. И никогда не спали.
Муми-папа проснулся на рассвете, и ему по-прежнему было холодно. Из-под полей шляпы он видел серый треугольник моря, который то поднимался, то опускался, то снова поднимался. Его немного мутило, и он совершенно не чувствовал себя папой, отправившимся на поиски приключений.
Один из хатифнаттов сидел на скамье наискосок от него, и папа украдкой за ним наблюдал. Сейчас глаза у хатифнатта были серыми, а изящно сложенные лапки тихонько подрагивали, словно крылья бабочки. Возможно, он беседовал со своими спутниками, а может быть, размышлял. Голова его была круглой, без всяких признаков шеи. «Больше всего он похож на длинный белый чулок, — думал папа. — С небольшой бахромой внизу. Или на пенорезину».
Тут ему стало совсем худо. Он вспомнил вчерашний вечер. И пауков. Первый раз в жизни он увидел, как пауки испугались.
— Э-эх, — пробормотал папа, пытаясь привстать, — и тотчас же замер, увидев берестяной свиток, лежавший в черпаке и медленно перекатывавшийся туда и обратно в такт движению лодки.
Муми-папа сразу забыл о своем плохом самочувствии. Уши его зашевелились под шляпой, а лапа осторожно потянулась к бересте. Он глянул в сторону хатифнаттов, но взор их как и прежде, был устремлен вдаль. Папа подобрался к берестяному свитку, зажал его в лапке и медленно потянул к себе. И тут он почувствовал легкий удар тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика.
Долгое время он лежал, переводя дух. Потом медленно развернул таинственное послание, которое оказалось самым обыкновенным кусочком коры. Там не было ни карты с обозначением зарытого клада, ни шифра. Совсем ничего.
Может, это была визитная карточка, которую хатифнатты любезнейшим образом оставляют на каждом отдаленном острове, чтобы другие хатифнатты могли их отыскать? А может, эти слабые удары тока наполняют их теми теплыми, дружескими чувствами, которые испытываем мы, получая долгожданное письмо? Или, может быть, они умеют читать невидимые письмена, о которых муми-тролли даже не подозревают? Разочарованный, Муми-папа отложил свиток, который тотчас же снова закрутился, и поднял голову.
На него бесстрастно смотрели хатифнатты. Муми-папа покраснел.
— Мы же все-таки плывем в одной лодке, — сказал он. И не дожидаясь ответа, папа развел в стороны лапы, так, как это делали хатифнатты — беспомощно и как бы сожалея о чем-то, и вздохнул.
Ответом ему был шум ветра в парусах.
По морю катились серые волны, катились к самому краю света, и Муми-папа подумал немного меланхолично: «Чтоб мне проглотить собственную шляпу, если это называется разгульная жизнь».
На свете есть множество самых разных островов, но, если они слишком малы и расположены слишком далеко от берега, они обязательно будут одинокими и печальными. Их овевают ветры, над ними зажигается и гаснет луна, море вокруг них темнеет с наступлением ночи, но острова эти остаются все такими же одинокими и печальными, и лишь хатифнатты изредка их навещают. Да и едва ли их можно назвать островами шхеры, утесы, скалистые выступы всеми забытые полоски суши… На рассвете они, возможно, погружаются в море, а ночью снова всплывают, чтобы осмотреться вокруг. Кто их знает… Хатифнатты не пропускали ни одного из них. Иногда их поджидал там маленький берестяной свиток. Иногда они ничего не находили, а сам остров оказывался лоснящейся тюленьей спиной, омываемой волнами, иногда же это был полузатонувший утес с холмиками красных водорослей. Но что бы не представлял из себя остров, везде, на самом высоком месте, хатифнатты оставляли белый берестяной свиток.
«У них есть какая-то цель, — размышлял Муми-папа. — Цель, которая для них важнее всего на свете. И я буду их сопровождать, пока не узнаю, что же это за цель».
Им больше не встречались красные пауки, но всякий раз, когда они приставали к берегу, папа все равно оставался в лодке. Потому что острова наводили его на мысль о других островах, оставшихся где-то далеко-далеко; он вспоминал островок, куда они отправлялись всей семьей, вспоминал бухточки с ветвистыми деревьями, и палатку, и масленку, хранившую прохладу в тени лодки, и бутылочки с соком, зарытые в мокрый песок, и плавки, сохнувшие на камне…
Он нисколечко не скучал по домашнему уюту. Это были просто смутные воспоминания, немного его огорчавшие. Так, мелочь, которая больше не принималась в расчет.
К тому же Муми-папа уже и думать стал как-то совсем по-другому. Все реже и реже размышлял он обо всем, что происходило с ним в его веселой, беззаботной жизни, и так же редко задумывался о том, что принесут ему все грядущие дни.